которого невесть как возникли соответствующие легенды. Но самую интересную информацию такого рода донес до нас римский поэт IV в. н. э. Авзоний, назвав Пифагора лукумоном.
Надо сказать, что легенды об этрусском происхождении Пифагора возникли не на пустом месте. Современные ученые давно обратили внимание на достаточно необычное поведение греков, переселившихся в Италию. По мнению некоторых историков, здесь можно говорить об изменении этнической психологии. Италийские греки становились суеверными, у них появлялся комплекс неполноценности перед лицом встретившей их на Апеннинском полуострове природы. Развитие орфико- пифагорейских представлений здесь – один из показателей такого феномена. Интересно, что, помимо всего прочего, италийские греки, выступавшие в роли философов, законодателей и наставников иного рода, старались внушить почитателям, что способны творить чудеса. Достаточно напомнить о легендах, связанных с именами Пифагора и Эмпедокла, многие из которых имели реальную основу. Например, вполне правдоподобно выглядит самоубийство Эмпедокла, бросившегося в жерло вулкана, чтобы люди не могли найти его тела и верили в божественность происхождения. В греческой Италии резко возрастает значение богов подземного мира. Так, зеркала, в которых не видели ничего особенного жители метрополии, в колониях окружаются всяческими небылицами и превращаются в инструмент, с помощью которого этот мир общается с преисподней. Такое отношение к предметам характерно для Этрурии.
Еще одна параллель между обычаями италийских греков и этрусков связана с так называемыми «пишущими демонами» Этрурии. Они довольно часто изображались на памятниках, связанных с заупокойным культом, что-то записывающими на досках, диптихах, свитках. Эти изображения в совокупности с некоторыми литературными свидетельствами указывают на существование в Этрурии представлений об особой «Книге жизни», загробном суде и тому подобных сюжетах. Известно, что и в греческой Италии подобные представления получили широкое распространение.
Следующий сюжет связан с духовной литературой этрусков. Корнелий Лабеон, писатель III в. н. э., специализировавшийся на разного рода демонологических проблемах, в одном из своих многочисленных сочинений, обратившись к вопросам бессмертия в орфическом ключе, процитировал этрусков. В передаче Сервия это звучит так: «…есть некие священные средства, с помощью которых человеческие души обращаются в богов, которые называются animales, потому что возникают из душ». Чтобы понять, что имел в виду Лабеон, обратимся к одному этрусскому памятнику, хранящемуся в Эрмитаже. Он позволяет довольно детально проанализировать процедуру, которую должны были пройти персоны ранга лукумона или близкие ему. Это небольшое (примерно вполовину меньше натуральной величины) изображение возлежащего на пиршественном ложе молодого мужчины. Отчасти данный памятник напоминает саркофаг Ларса Пулены. Все детали бронзового изваяния подчинены продуманной до мелочей программе. Бронзовый этруск – полый. Фигура располагалась на каменной плите, с которой соединялась с помощью особых крючков по бокам прямоугольного ложа. Конструкция обеспечивала сохранность помещаемого внутрь фигуры праха. Кроме сожженных останков человека внутри находились несколько предметов, каждый из которых имел символическое значение, определяя важнейшие этапы в жизни человека. Золотая булла – маленький шарик, охранявший мальчика в детстве, – украшена изображением бегущего воина со щитом. Рядом – ожерелье с фигуркой фантастического сфинкса-мутанта с двумя туловищами, сросшимися у основания одной-единственной головы. Сфинкс, очевидно, обозначал средний отрезок жизненного пути, когда умерший являл свою истинную сущность, обладая необыкновенной силой воздействия на общество. Наконец, золотой венок – символ перехода усопшего в состояние потустороннего бытия. Венок украшен двумя одинаковыми рельефами с изображением сцен, напоминающих греческий миф о Тезее и Минотавре: мужчина убивает монстра с телом человека и головой быка. Этруски своеобразно воспринимали даже заимствованные у греков мифы, поэтому не стоит ставить знак равенства между двумя схожими сюжетами. Здесь есть намек на грядущее возрождение, здесь заложена идея, хорошо знакомая нам по христианству, – попрание смертью смерти. Она возникает из объединения всех трех предметов, хранимых бронзовым этруском. Человеческое, воинственное начало, воплощенное в фигурах воина и «Тезея», преодолевает свою животную сущность, убивая монстра.
Уникальность бронзового этруска в том, что создавший его мастер стремился передать внутреннее, духовное преображение человека. Когда мы смотрим на фигуру, то сразу чувствуем резкий диссонанс между головой и телом. Тело производит сложнейшее движение, а голова ведет себя так, будто и нет под нею никакого тела. Дело в том, что мастер включает в образный строй своего произведения понятие так называемой «вотивной религии».
Вкратце суть этой религии такова. Этруски верили, что кроме известных им по именам богов и богинь должны существовать и неизвестные. Они так и назывались «боги неизвестные» и считались самыми могущественными. Вот почему, когда происходило что-то очень серьезное и казалось невозможным поправить дело обычными молитвами, ритуалами, гаданиями, этруск задумывался о «богах неизвестных». В особых святилищах обнаружены изображения практически всех членов тела и внутренних органов. Такие изображения были необходимы для общения с богами, а смысл подобных символов хорошо иллюстрируется традиционной формулой древнего права: «Я даю тебе, чтобы ты дал мне». Применительно к конкретной просьбе, адресованной к «богам неизвестным», это значило следующее: «Я даю тебе, о бог, свое тело, пораженное недугом, чтобы ты вернул мне его здоровым». То, что подносилось богам в виде изображений разных органов, и было больным. Процесс оздоровления понимался обычно как рождение заново. Больное умирало, здоровое рождалось. Вот почему, когда речь шла о здоровье в целом, а не конкретной болезни, больной приносил в святилище собственный портрет. При этом невидимое жителям мира сего преображение мужчины (из больного в здорового, из живого в мертвого) обязательно должно было пройти фазу превращения его в женщину. До нашего времени дошла целая группа памятников, которые показывают эту метаморфозу.
Так, проблема преобразований человека нашла свое отражение и в памятнике из Эрмитажа. Создатель бронзового этруска передает внутреннее преображение следующим образом. Шея изображенного не имеет кадыка («адамова яблока»). Она рассечена продольными складками («Венериными»). Так этруски изображали женскую шею, подчеркивая ее характерные анатомические особенности. Нам хотят показать процесс преображения, развивающийся в сторону временного воплощения в тело женского божества.
Этрусская культура подобна стране чудес, где каждая тропинка уводит в бесконечность. Еще один источник знаний об этом удивительном народе – памятники искусства. Этрускам принадлежит ряд великолепных шедевров, свидетельствующих о техническом совершенстве и художественном мастерстве их создателей. Но к искусству этрусков долгое время относились недостаточно внимательно. Исследователи, которые изучали эту цивилизацию, признавали, что у них были великолепные мастера, создавшие замечательные глиняные, каменные и металлические изделия, восхищались строителями этрусских городов, соглашались, что творившие там скульпторы и живописцы оставили произведения исключительной художественной ценности, но тем не менее не признавали самобытность этрусского искусства.
Это убеждение порождено формальной точкой зрения на произведения этрусских авторов. Эталоном художественного творчества античности длительное время считалось искусство греческое, с которым сопоставлялись шедевры других народов. Подобный принцип был применен и по отношению к этрусскому искусству. Между греческими и этрусскими памятниками обнаружились удивительные параллели и совпадения, которые объясняли тем, что этруски лишь копировали греческие образцы. Так укоренилось мнение, что этрусское искусство – явление второразрядное, что оно лишь отблеск и тень искусства блестящей Эллады. Этот взгляд господствовал в науке в XIX веке.
Однако маститые ученые (среди которых были и выдающиеся этрускологи своего времени), отказавшие этрускам в самостоятельном художественном творчестве, не смогли принизить этим истинное значение и величие искусства древней Этрурии. С увеличением интереса к этрускам стали громче раздаваться голоса, утверждавшие самостоятельность этрусского искусства. Одним из исследователей, которые стремились поставить этрусских творцов на их законное высокое место на пьедестале почета античного арта, был немецкий историк искусства Винкельман.
Он родился в 1717 году. С памятниками римского и греческого искусства Винкельман мог не только познакомиться по книгам, но и увидеть их воочию. Этот ученый, которого иногда называют основоположником современной истории искусства, наиболее систематически изложил свои взгляды на античное искусство в 1764 году в знаменитой «Истории искусства древности». Для Винкельмана не
