ничего существенного, вы только разглагольствуете. Мне кажется, вам в самом деле лучше уйти.
– Я не уйду, Сэнди. – Глаза его превратились в острые черные ножи. – И вы меня выслушаете. Есть кое‑что, что я не вправе открывать, но поскольку Энн станет членом нашей семьи…
– Если еще станет, – перебила Сэнди. – Это ей решать.
– Согласен. – Его черные глаза снова впились в ее серо‑сиреневые. – Решать будет она, и только она. Я рад, что вы это понимаете.
– Вы совершенно правы, – ответила Сэнди, подавив в себе желание плеснуть чаем в смуглое, с тонкими чертами лицо. – Если б могла, я бы и близко не подпустила ни одного Шалье к моей сестре. Но она взрослая женщина, и это ее дело. Она очень любила Эмиля, однако его родители сильно обидели их обоих. Не знаю, как это повлияет на ее решение.
– Эмиль любил родителей, – мягко перебил ее Жак. – Они его тоже любили. Мне сейчас тридцать шесть лет, брату Андре – тридцать четыре. Эмиль родился намного позже, он был «младшеньким», и мать его обожала.
– Ваша мать проявила свою любовь странным образом. – Сэнди не замолчала бы даже под угрозой смерти, но, к ее удивлению, Жак отреагировал спокойно. Глаза его не загорелись гневом, он пристально посмотрел на свою собеседницу, встал, пересек комнату и остановился перед ней. Сэнди тоже встала – было слишком неудобно спорить с ним, сидя в старой качалке, – и, гордо вскинув голову, уставилась в красивое лицо.
– Ваши гнев и презрение понятны, – пробормотал он, как бы обласкав ее лицо своим бархатным взглядом, – вы стараетесь выглядеть бывалой, жесткой женщиной. Можно подумать, что вы работали над этой ролью. – (Сэнди промолчала.) – Однако ваши глаза говорят совсем о другом. Зачем вам этот панцирь, Сэнди Гоздон? Что в вашей жизни случилось такого, что заставляет вас видеть только мрачную сторону вещей?
– Просто я вижу, что творится у меня под носом, – ответила Сэнди. – И я не люблю, когда меня умасливают. Если я, по‑вашему, мрачная и жесткая, значит, я такая и есть.
– Не думаю, что вы всегда были такой, – мягко возразил Жак. – Мне кажется, это маска, и вы боитесь ее снять. Может, я ошибаюсь.
– Очень ошибаетесь. – Она знала, что врет, но выдержала его взгляд. А может, не так уж и врет. После Айана и всего, что с ним перенесла, она предпочитала держать людей на расстоянии. Особенно мужчин. Но что же в этом плохого?
Он улыбнулся так, словно она скорее подтвердила его мысли, чем опровергла.
– Я вернусь вечером и буду говорить напрямую с Энн. Если вы позволите, разумеется. – Это было сказано даже робко.
– Мнение Энн совпадает с моим. – В душе Сэнди были сомнения на этот счет, потому что Энн, она знала, обладает мягким характером – ее ничего не стоит уговорить. Она всю жизнь избегает конфликтов. А в руках этого мужчины она будет податливой, как воск, еще и потому, что он так похож на Эмиля.
– Посмотрим. – Черные бархатные глаза вдруг стали безжалостными. – Но я изложу свои соображения именно ей, без учета вашего согласия или несогласия. И буду тверд, вы меня поняли?
– Прекрасно поняла, – процедила Сэнди сквозь зубы.
– Вот и хорошо. – Протягивая руку, чтобы попрощаться, он улыбнулся, чего она не смогла сделать.
Ей не хотелось к нему прикасаться, но в душе ее шла борьба: Боже, как он красив, наверное, для некоторых женщин просто неотразим. Но не для нее. Нет, нет. Она слишком обожглась в свое время на красавцах. Она вспомнила мужчину, который тоже думал, что стоит ему улыбнуться – и все будет так, как он захочет.
– Дайте руку, мисс Гоздон, я не кусаюсь, – насмешливо сказал Жак; в то же время он как будто забавлялся, и Сэнди невольно протянула руку.
– Я не боюсь.
– Ну что ж, до вечера. – Его рукопожатие было теплым, но твердым, он поднес руку Сэнди к губам, и она отдернула ее, словно обожглась. Впрочем, это был не ожог, а скорее электрошок. В глазах Жака мелькнуло удивление, потом лицо его стало холодным и замкнутым. – Я вернусь в семь часов, – сказал он сухо. – Не вздумайте отправить Энн куда‑нибудь, это будет очень глупо с вашей стороны.
– Серьезно?
– Абсолютно. Считаю нужным предупредить вас, что я упрямо иду к своей цели и всегда получаю именно то, чего хочу.
– А всегда ли вы заслуживаете того, что получаете? – Теперь она говорила медовым тоном, глядя ему прямо в глаза.
На секунду Сэнди показалось, что она зашла слишком далеко: в глубине его глаз зажглись злые огоньки; но потом красивый рот растянулся в улыбке, и он пожал плечами:
– Вот в этом я не уверен. Может, когда‑нибудь я и смогу ответить на ваш вопрос. – Он снова улыбнулся – слишком мужественный и крупный для этой комнатенки. Сэнди почувствовала, как вспотели ее ладони. У нее перехватило дыхание. Что с ней такое? – подумала Сэнди. И что этому причиной? Страх? Паника? Его сексуальная привлекательность?
Нет, нет, она не позволит себе снова испытывать что‑либо подобное. Неужели ее горестное прошлое ничему ее не научило?
– Сомневаюсь, что ответите. Думаю, сегодняшняя наша встреча будет последней.
Произнося эти слова, она и не подозревала, какой в этот момент выглядела молоденькой, как красиво золотились ее волосы в луче солнца, падавшем из окна, и какими голубыми стали вдруг ее глаза.
– Все может быть. – Он повернулся к двери. – Жизнь преподносит нам сюрпризы, как раз когда мы их не ждем.
Сэнди стояла не шевелясь. Она слышала, как хлопнула входная дверь, и сердце ее стучало будто молот. Да уж, я кое‑что знаю об этих сюрпризах, думала она. Если ему рассказать, он удивится. Закрыв глаза, Сэнди пыталась отогнать фантомы прошлого, которые вдруг возникли в ее памяти как на экране. И только голос Энн из спальни, слабый и испуганный, вернул Сэнди назад к реальности.
Глава 2
Когда в семь вечера Жак Шалье вернулся, он оправдал наихудшие предчувствия Сэнди. Беседуя с Энн, он был само обаяние, говорил убедительно и очень грустным тоном, рассказывал о том, что его родители, особенно мать, убиты горем после известия о гибели младшего сына.
Он с такой проникновенностью изображал глубину их сочувствия молодой вдове, их невестке, а также живописал их радость в связи с новостью, что у них будет внук, что покорил Энн. С точки зрения Сэнди, это была безжалостная интрига, служившая целям Жака. Он играл на чувствах Энн, как хороший музыкант на своем инструменте, до тех пор, пока она не попала в расставленные им силки. Ее глаза потемнели от жалости и сострадания, а ротик сложился в горестную складку.
– Эмиль, бесспорно, хотел бы, чтобы в вашем положении вы жили в его семье, – убеждал ее Жак. – Несмотря на то, что вам трудно простить нас всех за наше отношение к вам. Вы считаете нас повинными в его гибели, и я это вполне могу понять…
– Нет, нет, – Энн смутилась, – если я и думала так сначала, то теперь – нет. Я знаю, это был несчастный случай, но… но он так уставал, занимаясь целыми днями, а потом работал всю ночь. Ведь нам нужны были деньги. При том что Сэнди нам посылала…
