счастлив, то перестанет скучать; регулярная жизнь возвратит ему здоровье и вновь заставит интересоваться своими делами. Юстине просто предстоит подвиг сестры милосердия, если только она захочет, если то, о чем она слышала, не пугает ее…
Тут пани Эмилия подняла кверху руки.
— Пугает! О, боже! — воскликнула она. — То, что вы говорите, делает пана Ружица еще более интересным, возбуждает еще большую симпатию… Это признак натуры, жаждущей вырваться из серой действительности, хоть бы во сне насладиться тем, что прекрасно, поэтично, высоко. Делить с таким человеком счастье, вместе с ним любить, мечтать…
— Может быть, и напиваться! — пробормотал пан Бенедикт, который не проявлял ни малейшего восторга.
— Вот истинное счастье! — закончила пани Эмилия.
— Правда!.. От такого счастья умереть можно! — послышался тонкий голос Тересы.
— Состояние хорошее… фамилия… связи… что тут и толковать! — с блаженной улыбкой шептал Кирло.
Пани Кирло со слезами на глазах обратилась к Юстине:
— Сердце у него золотое; он сумеет понять и осчастливить любящую женщину. Если б ты знала, Юстина, как он добр к нам! Другой на его месте и знаться бы не захотел с бедными родственниками, а он относится к нам как друг, как брат, как… благодетель… К чему мне скрывать правду? Бедность — не порок… За детей наших в школу платит он… да это все ничего в сравнении с его добротой. Броню тоже любит на руках нянчить. Приезжает намедни в Ольшинку и просит: приезжайте да приезжайте в Воловщину по крайней мере дня на два. Вот мы и прогостили у него два дня, и если бы ты видела, как он нас принимал! И услуживал нам, и с детьми играл, и только по временам впадал в свою печальную апатию… Золотое сердце и очень бедный человек… хотя и богатый!
Она отерла влажные глаза и спросила с оттенком нетерпения в голосе:
— Ну, что же, Юстина?
Даже пани Эмилия и та, несмотря на свою обычную сдержанность, взволновалась:
— Конечно, Юстина принимает предложение… Это истинное чудо… благодеяние судьбы…
— Чудо святого Антония, — захлебываясь от восторга, проговорила Тереса.
— Я заранее кланяюсь в ножки пани Ружиц, — с низким поклоном, подобострастно проговорил пан Кирло.
Пан Бенедикт закрутил ус на палец и тоже спросил:
— Ну, что ж, Юстнна, говори!
Юстина подняла глаза. Она была совершенно спокойна и, слегка поклонившись пани Кирло, ответила:
— Я очень благодарна пану Ружицу за честь, которую он мне оказывает. Я знаю, что для того, чтобы толкнуть его на этот шаг, нужно было немало усилий со стороны, и легко могу догадаться, что он немало должен был бороться с самим собой, прежде чем решиться на этот шаг. Все это я очень хорошо понимаю. Ни мое воспитание, ни привычки, ни вкусы — ничто не соответствует его положению. Быть светской женщиной я не смогу, да и не стремлюсь к этому вовсе…
— Тем больше, тем больше ты должна оценить всю силу его любви, — вставила пани Эмилия.
— Тем яснее здесь виден перст провидения! — прибавила Тереса.
— Все это, — продолжала Юстина, не спуская глаз с пани Кирло, — лишало бы меня возможности принять такую большую жертву. Но, кроме того, есть еще одно важное обстоятельство, которое заставляет меня отказаться от предложения пана Ружица, — это то, что я еще вчера дала слово другому.
На минуту все присутствующие опешили от изумления. Посыпались расспросы:
— Что? Кому? Как?
Юстина, помимо желания, поднялась с кресла.
— Владельцу клочка земли в соседней околице, пану Яну Богатыровичу! — медленно ответила она дрогнувшим от волнения голосом.
Теперь только поднялась буря вопросов. Со всех сторон послышались изумленные возгласы:
— Да что это? Как это? Кто это? Ты шутишь? Нет, она шутит! Вы шутите!
Но по лицу Юстины было видно, что она вовсе не намерена шутить. С гордо поднятой головой, с нахмуренными бровями она обвела взором всех присутствующих. Наконец Бенедикт махнул рукой.
— Подождите! Постойте! — закричал он. — Дайте мне расспросить ее обо всем!
Он обратился к племяннице:
— Ты не шутишь, Юстина? Серьезно говоришь? В самом деле, ты дала слово какому-то Богатыровичу?
Юстина показала ему свою руку.
— Видите, дядя, у меня нет кольца покойной матери. Вчера я отдала ему. Мое сердце, рука и будущее… все его…
Бенедикт как-то странно крякнул, что-то проворчал себе под нос, внимательно посмотрел на Юстину и опять опросил:
— Как же это ты могла сблизиться с ним?
По губам Юстины промелькнула грустная улыбка. Она взглянула пану Бенедикту прямо в лицо.
— Правда, дядя! Только случайно и можем мы сближаться с ними!
— Ну-ну! — заворчал пан Бенедикт. — Философия — одно, а твоя участь — другое. Полюбила ты, что ли, этого человека, а? Полюбила, да?
Снова точно электрическая искра пробежала по телу Юстины и ярким румянцем залила ее щеки.
— Да, я люблю его и верю, что и он меня любит! — ответила она.
Пани Эмилии сделалось дурно. Чувствуя приближение истерики, с полными слез глазами, она воскликнула прерывающимся голосом:
— Юстина! Как, ты, такая гордая, что никогда не хотела принимать от меня никакого подарка, которая не допускала с собой самых невинных шуток, — ты отрекаешься от блестящей будущности, от высокого положения в свете и хочешь выйти за мужика… да, за мужика!.. О, боже! Что это за таинственность! Что за загадка сердце человеческое!
Юстина улыбнулась.
— Загадки здесь нет никакой, — ответила она. — Я горда, потому я и не хочу, чтобы меня брали замуж из милости, из великодушия, благодаря настоянию других или указанию перста провидения… Я предпочитаю быть обязанной жизнью и счастьем человеку, которого люблю, и труду, который буду делить с ним.
— Вздор! — закричал пан Бенедикт. — Во всех этих тайнах, чудесах и загадках смысла нет ни на грош медный! Понравилась баричу умная красивая девушка — эко чудо, какое! Девушке понравился складный, хороший парень, — тоже никакой таинственности и загадки нет! Все это вздор! Вот что важно, дитя мое, — и он обратился к Юстине, — знаешь ли ты, в какую жизнь придется тебе вступить?
— Я хорошо и близко познакомилась с ней, дядя.
— Подожди. А труд? Знаешь ли, какой труд ожидает тебя там?
Но Юстина и слушать не хотела.
— Дядя! Да ведь отсутствие труда и отравляло всю мою жизнь! О, как я благодарна тому, кто, вводя меня в свой бедный дом, даст работу моим рукам и голове, даст возможность помогать кому-нибудь, трудиться и для себя и для других!
Глаза Бенедикта смягчались под влиянием какого-то теплого, согревающего чувства.
— Ну, а умственная разница? С нею как быть? — спросил он нерешительным голосом.
— Этой разницы нет, дядя; она только кажущаяся. Я не ученая, не артистка, никаких выдающихся талантов у меня нет, но ума достаточно, чтобы знать и понимать это. Из того, что я знаю, я без колебания и жалости отброшу все мелочи, все то, что ни мне, да, надеюсь, и никому не принесло бы никакой пользы. А если окажется, что света, знания, которым я обязана вам, у меня больше… больше, чем у него…
Волнение прервало речь Юстины, но она тотчас же оправилась и с горящим лицом продолжала:
— С каким счастьем я внесу его к ним!.. О, с какой гордостью я внесу к ним немного света, чтоб им было виднее, яснее, веселее!..
