телефону с политруком и доложил ему обо всем, что удалось выяснить из разговора с Анной Алексеевной и Маринкой.
—Кто еще знает об этом?— спросил Павел Петрович. По интонации его голоса можно было определить, что и он не на шутку встревожен новостью.
—Кроме Хрусталевых и меня, больше никто.
—Никому и не рассказывайте. Дело серьезнее, чем можно было предположить. Личный состав приведите в состояние боевой готовности номер один, а сами в полном снаряжении встречайте меня у Балаклавы.
Томительно тянутся минуты ожидания. Я с карабином в руках и двумя патронташами на поясном ремне сижу на придорожном камне у окраины Балаклавы. Высоко в небе парит орлан. Не из той ли он пары, что недавно покинула свое гнездо па нашей высотке? Может быть. Орланы, говорят, не залетают далеко от своих родных мест. Привольно им здесь: и сурки, и зайцы, петляющие по склонам гор, и косяки рыбы в прибрежных водах— все подвластно этой гордой птице.
Солнце еще не дошло до зенита, а его лучи уже так нагрели разбросанные вокруг камни, что от них, как от невидимого пламени костра, струится вверх, переливается своей прозрачной тканью воздух. От этого стебли растений, кустарники, расположенные за камнями, колеблются, волнуются, как отражения прибрежных зарослей в потревоженной воде.
Прошло с полчаса. На дороге со стороны Севастополя показалось облачко пыли. Время от времени оно, казалось, то стояло на одном месте, лишь немного увеличиваясь в размерах, то перемещалось со стороны на сторону, то вдруг исчезало, когда двигавшаяся впереди точка скрывалась за складками начинавшегося предгорья. На какое-то время пыльное облако ушло за выступ ближайшей горы. А спустя две-три минуты на дорогу вырвались два мотоцикла, мчавшиеся на предельной скорости. Я встал, показывая своим видом, что все уже готово и остановка только за дальнейшими распоряжениями начальства. С остановившихся мотоциклов быстро соскочили: помполит, в таком же звании еще один командир и, кроме них, два краснофлотца. Торопливо приложив руку к козырьку, Павел Петрович спросил:
—Ну и где же эта строптивая девчонка?
—Дома ждет.
—Нам, что, к ней идти?
—Не стоит, товарищ политрук. Мы подойдем к их дому со стороны виноградника, я вызову ее и обо всем договоримся.
—Она готова нам помочь?
—Еще и как! А вот мать ее— та сама не своя.
—На то она и мать.
У виноградника Хрусталевых мы остановились. Маринка, оказывается, заметила нас еще на подходе и теперь торопливо шла нам навстречу. У дома одиноко стояла Анна Алексеевна, ссутулившаяся, придавленная тревогой за свою дочь.
—Коля!— позвала она слабым голосом.
Я понимал, что сейчас не время заставлять командиров ждать. Да и дело такое, что не терпит отлагательств. Сам же я в эту минуту вряд ли мог чем-нибудь помочь этой женщине. И все же, не очень, правда, надеясь на то, что моя просьба будет удовлетворена, я сказал Павлу Петровичу:
—Совсем плоха ее мать. Может, сбегать успокоить?
—Только мигом.
—Есть только мигом,— и я бросился к Анне Алексеевне. Как она изменилась за последнее время! Словно предчувствовала, что ее ждет такое испытание. Раньше у нее волосы были свежими, отдававшими блеском. Теперь они потускнели, утратили свою прежнюю яркость. В глазах невыразимая грусть. Такое выражение бывает у людей, которые много пережили и в конце концов смирились, насколько это возможно, с необходимостью того, что еще предстояло им перенести.
—Анна Алексеевна, вы не переживайте,— пытался я успокоить ее.
—Понимаю. Я прошу тебя, Коля... ты уж, пожалуйста...
Какие слова нужно найти, чтобы она поверила в меня? Нет, слова останутся словами, как бы их не подбирали. И все-таки сказать ей что-то нужно.
—Все будет хорошо.
—Убереги Маринку,— почти шепотом произнесла Анна Алексеевна.
—Постараюсь,— и, немного помедлив, добавил.— Чего бы это мне ни стоило.
Пока я говорил с Анной Алексеевной, Маринка стояла на тропинке между виноградными лозами и ждала меня. Идти к незнакомым военным одна не решалась.
—Что, трусишь? — спросил я нарочито насмешливо, желая подбодрить ее.
—Еще чего.
—Тогда пошли к моему начальству.
Маринка первая поздоровалась со всеми военными, а потом перевела взгляд на меня и спросила: «Что будем делать?» Павел Петрович видел Маринку впервые. Глядя на нее, он, казалось, мысленно говорил мне: «А ты, брат, не промах. За такую девку стоит драться». А Маринка выглядела в эти минуты просто неузнаваемой. Ожидание надвигавшейся опасности наложило на нее отпечаток строгости, придало чертам ее лица выражение суровости и даже некоторой резкости. Сейчас это впечатление несколько смягчалось при взгляде на ее фигуру. Маринка надела на себя спортивный трикотажный костюм, плотно облегавший ее тело. Природа не часто наделяет женщин такой стройностью, которой одарила эту девушку. Она оделась по-спортивному по чисто практическим соображениям. В пещере, особенно в узких лазах, такая одежда просто незаменима. Но сейчас в обществе молодых военных Хрусталева вдруг смутилась. И хотя присутствовавшие делали вид, что их ничто, кроме предстоящего боевого задания, не интересует, замешательство девушки заметно усилилось. Женское чувство подсказывало ей, что молодые парни не могут хотя бы украдкой не бросать на нее восхищенных взглядов. И виной этому не только ее глаза, но в какой-то мере и спортивный трикотажный костюм. Павел Петрович первый заметил смущение Маринки. И чтобы ни у кого не возникало даже мысли о том, что наша проводница оделась по-спортивному из чисто женского кокетства, сказал:
—Это вы правильно сделали, что надели такой костюм. А вот нам, наверное, придется нелегко. Ну ничего. Приспособимся как-нибудь.
—Как-нибудь нельзя,— ответила Маринка.— Стук от ваших ботинок будет слышен далеко, и это может испортить все дело.
—Но не босиком же нам идти,— возразил другой, до сих пор молчавший командир.
—Босиком тоже не дело. Придется надеть какие-нибудь чехлы на обувь.
—Да вы что, девушка. Возвращаться в штаб?
—Зачем же? Моя мама сошьет их вам за полчаса.
—Разумно,— согласился Павел Петрович.
Пришлось ждать еще некоторое время, пока не будут изготовлены хотя бы наскоро чехлы для обуви. Анна Алексеевна приняла гостей с тем радушием, которое только позволяло ее душевное состояние. Она приветливо улыбалась, но выражение затаенной грусти в глазах оставалось. «Вы уж извините, пожалуйста, что так получается,— казалось, хотела сказать хозяйка.— У каждого из вас есть мать, которая вас любит. Я тоже люблю свою Маринку».
Из всех присутствовавших лучше других знал ситуацию Павел Петрович. Поэтому он старался держать себя как можно мягче, не причиняя женщине дополнительных переживаний. Лучший способ отвлечь внимание человека от его главных забот — тактичный переход к разговору на отвлеченную тему. Этим испытанным средством не замедлил воспользоваться политрук.
—А вы знаете, Анна Алексеевна, что я в свое время занимался еще и сапожным делом?
—Шутите.
—Нисколько. Могу доказать хоть сейчас. Вот только бы мне кусок брезента, да шпагата метра три, да острые ножницы, да кусочек мела.
—Почти как в той притче,— бросил реплику другой командир.— Закурил бы, да жаль табачку нет, потому что забыл дома бумагу и спички.
