обступила Башира.
Поистине невозможно представить себе многообразие лиц и нарядов в этой толпе. Старики, на лицах которых отпечатались спокойствие и мудрость, люди с изъеденными оспой телами, жители Юга и Севера, гор и равнин, городов и дуаров, погонщики верблюдов, купцы, грузчики, негры и метисы, шлёхи, рифы и даркава[2] (эти в религии самые фанатичные), крестьяне и нищие — и у каждого прическа, одежда — будь то убогое рубище или дорогая джеллаба[3] — соответствуют занятию, положению в обществе, выдают принадлежность к определенному племени или секте. Женщины держались позади мужчин — одни с закрытыми лицами, другие с открытыми; первые одеты в белые, черные, голубые и розовые ткани, у вторых волосы заплетены в косы — развевающиеся или прикрытые соломенными шляпами. И в глазах у всех собравшихся — одно и то же напряженное простодушное внимание.
Внезапно Башир перестал петь. И по толпе, еще не насладившейся вдоволь пением, прокатился слабый ропот. Но Башир поднял руку, и вновь воцарилось глубокое молчание. И горбун воскликнул:
— Друзья мои, торговцы и крестьяне, ремесленники и писцы, рыбаки и погонщики верблюдов! Вы знаете прекрасно, что все мы ежеминутно пребываем во власти Аллаха. И никто не ведает, что может случиться с ним в следующий миг. А я и подавно не знаю, я иду своей дорогой в жизни, поступаю так, как велят мне духи. И вот когда я приближался без всякой цели к Большому базару, некий дух заговорил со мной:
«О Башир, ты, у которого горб спереди и сзади, расскажи своим друзьям о себе, дабы отвлеклись они от повседневных забот, распахни перед ними огромный мир и поведай о судьбах людских. Но только не поступай, о Башир, так, как поступают те, кто читает вслух истории по книгам, или беспрестанно пережевывает прошлое, или довольствуется вымыслом. Нет, расскажи о том, что ты видел своими глазами. И вложи в свои рассказы правду, которой учила тебя жизнь, день за днем и ночь за ночью. Тогда друзья твои познают безрассудство и благоразумие, изведают тяготы и чаяния своего времени. И еще приобщатся они жизни многих народов, поскольку ты, нищий горбун, ты — дитя Танжера, где скрестились дороги всех земель».
И в то мгновение, когда шепот, выдающий смятенное любопытство, пробежал по стоглавой толпе, Башир внезапно хлопнул себя по переднему горбу и воскликнул:
— В самом деле, кто лучше меня знает этот город, старый и новый, его улицы и дома, его тайны и живущих в нем людей, правоверных и иноверцев? И разве Аллах не наделил меня способностью к чужим языкам и наречиям? Испанский и французский — да я выучил их вместе с арабским, ведь французы и испанцы хозяйничают в нашей стране. Когда европейские народы воевали и немцы пришли сюда, я, еще совсем малолетка, чистил сапоги их офицерам. А когда война закончилась и стали ждать новую, ту, которой они теперь друг другу угрожают, я делал такую же работу для американцев. А еще я разносил кофе по садам, которыми окружены роскошные особняки. И ухаживал за ослами на постоялых дворах, где останавливаются караваны. Я был подмастерьем у ткача и попрошайничал. Доводилось мне петь в самых богатых домах. А кто станет стесняться нищего ребенка, горбуна? Никто. И я наблюдал жизнь, и узнавал души людей, и проникал в их мысли. Вот о чем я сейчас вам поведаю, братья мои…
И тогда люди, обступившие маленького Башира, неторопливо расселись полукругом — кто на корточках, кто скрестив ноги. Так хорошо были видны лица людей разных национальностей и разных профессий, лица людей, приехавших и пришедших в Танжер со всех концов света.
В первом ряду оказались — случайно или пробились силой либо хитростью — Мухаммед, уличный писец, Абд ар-Рахман, богатый бездельник, и старец Хусейн, торговавший сурьмой, а также Ибрагим, молодой и красивый продавец цветов, Сейид, читавший вслух старинные истории, Абдалла, слепой рыбак, и Зельма-бедуинка, бесстыдница с разукрашенным татуировкой лбом.
Из вежливости обращаясь сначала к ним, Башир начал.
Тамбурмажор
— Однажды ночью, — сказал Башир, — вернее, на исходе ночи, поскольку уже близился час рассвета, я забрел туда, где крепостная стена спускается до самой дороги, ведущей в порт. Там есть довольно большая площадка, где можно ставить машины. Иностранцы, большие любители ночных увеселений в злачных местах старого города, обычно оставляют свои роскошные автомобили прямо у крепостных стен.
Присматривая за машинами и открывая дверцы, можно подзаработать несколько песет. Дело известное. И вот каждую ночь десятка два-три мальчишек, из тех, что не богаче меня, и таких же сирот, ловят там удачу. Среди них есть и совсем маленькие, и подростки, но все они работают на одного-двух хозяев — взрослых людей, которым приносят весь свой заработок. Отчасти их побуждает к этому страх, но не только. Им просто необходимо, чтобы ими кто-нибудь повелевал; у них нет своей головы на плечах.
Что до меня, то мне не нужны покровители. Я сам покровитель для своих друзей. Вначале кое-кто пытался нагнать на меня страху. Но у меня есть зубы, чтобы кусаться, ногти, чтобы выцарапать глаза, ноги, чтобы задать стрекача, и кое-что в черепушке. Очень скоро они оставили меня в покое, и я стал работать на свой лад с Омаром и Айшей.
Тут из первого ряда раздался монотонный назойливый голос — это был голос Сейида, который зарабатывал на жизнь тем, что читал простакам стихи, басни и старинные хроники.
— Вот, вот, я так и думал, — гнусавил он. — Этот маленький двугорбый враль приманил нас неслыханными обещаниями, а на самом деле о чем нам рассказывает? Морочит голову россказнями о приключениях уличных шалопаев.
— О Сейид, прошу тебя, успокойся, — отозвался вкрадчиво Башир. — Как я могу соперничать с тобой? Я не посягаю ни на твои очки, ни на потрепанные книжки, которые ты находишь у разносчиков. А герои моих рассказов, ты увидишь, — люди разных возрастов.
— Во всяком случае, голос у этого мальчишки приятный, — сказал Абдалла, старый слепой рыбак. — Послушаем же его.
— Послушаем, послушаем! — подхватил Абд ар-Рахман, богатый бездельник с отвислым брюшком и крашенной хной бородою.
— Послушаем, — сказали остальные.
И Башир заговорил вновь:
— Итак, в тот вечер Аллах был к нам милостив, мы раздобыли немного денег, и я повел Омара и Айшу в старый город поесть шашлычков из печенки и пирожных. Когда мы в свое удовольствие наполнили желудки, истратив все до последней песеты, мы вернулись к автомобильной стоянке. Но все уже разъехались. Близилось утро. Мальчишки отправились спать кто куда: под какой-нибудь трухлявый навес или на пляж. Однако ни у меня, ни у Омара, ни у Айши не было ни малейшего желания спать. Когда сыт, жаль засыпать.
И тут мне очень захотелось увидеть, как на рассвете уходят в море рыбацкие баркасы, и мы отправились в порт. А дорога туда ведет мимо «Маршико».
Едва речь зашла о «Маршико», к Баширу протянулась короткая широкая ладонь в чернильных пятнах, и Мухаммед, уличный писец, попросил:
— Объясни-ка подробнее, о рассказчик. Я и слыхом не слыхивал об этом «Маршико».
— И я! И я! Я тоже! — раздались голоса слушателей.
— Да и я, — вставил Абд ар-Рахман, богатый бездельник, озадаченно покачивая окладистой крашеной бородой.
— Я понимаю вас, о друзья мои, — ответил Башир. — У каждого из вас есть постоянное занятие, есть крыша над головой, семья. К исходу дня вы разбредаетесь по своим дуарам, к домашним очагам или на постоялые дворы. Вам нужно хорошенько выспаться, чтобы утром снова приняться за свое дело. Где уж вам знать «Маршико» — таверну, где жизнь кипит как раз глубокой ночью!
Если идти к порту, «Маршико» будет по левую руку, в нескольких шагах от портовой ограды напротив таможенной кофейни. Но решетчатые ворота и кофейня уже давно заперты, и улицы пустынны в новом и
