свободным!
Когда мой друг Флаэрти, собираясь уезжать, сел в машину леди Синтии, мне захотелось поехать вместе с ним. Но шофер-индус не взял меня: у него не было на это распоряжения. Тогда я добежал до главных ворот, за которыми начиналась дорога. Они уже были закрыты, и привратник-суданец не открыл мне их: у него тоже не было разрешения.
И тут я почувствовал, о друзья мои, что если сейчас же не найду способа выбраться оттуда, то сойду с ума от бессилия и злости. Я обежал все роскошное поместье, которое стало мне теперь ненавистно, как тюрьма. Но напрасно я искал лазейку. Необъятное владение леди Синтии было все обнесено высоченной стеной с колючей проволокой. Я совсем было отчаялся, как вдруг очутился перед небольшими воротами, находящимися от главных в отдалении, через которые, судя по всему, привозили продукты, дрова, навоз для сада и множество других вещей, необходимых в хозяйстве. Ворота, конечно же, были накрепко закрыты и вдобавок охранялись большой злющей собакой. К счастью, пса мне удалось приласкать; что же касается обычного замка, на который были заперты ворота, то открыть его для меня не составляло труда, пришлось только сделать из проволоки отмычку.
Так что в ту же ночь я, всю дорогу напевая и подпрыгивая от радости и нетерпения, оказался в благословенном Танжере. Аллах! Аллах! Каким аппетитным показался мне аромат, исходивший от лотков с шашлычками из печенки и жареной рыбой! Аллах! Аллах! Какое наслаждение — потереться в толпе правоверных, послушать их разглагольствования, их крики, их ругань!
— Подчас самым дорогим для человека становится именно то, чем прежде он пренебрегал, — тихо промолвил старый Хусейн, продавец сурьмы.
И все вокруг него принялись рассуждать на эту тему. Однако слепой рыбак Абдалла, не имевший возможности ничего видеть своими глазами и оттого с особым вниманием слушавший рассказчика, прокричал, обращаясь к Баширу:
— Но ты все-таки вернулся в тот рай на Горе?
— Конечно. Не дурак же я в самом деле, — ответил Башир. — Днем я купался в роскоши, а по ночам наслаждался свободой. Проволочная отмычка, которую я так удачно смастерил, позволяла мне без особого труда переходить из одного мира в другой. Но, по правде сказать, я уже никому не завидовал в том мире.
— Как! И даже хозяевам великолепного поместья? — воскликнул бездельник Абд ар-Рахман.
— Даже им. И у меня, как вы сейчас убедитесь, были на то все основания, — ответил Башир и продолжил свой рассказ:
— Почтенный сэр Персивал имел обыкновение отдыхать после полдня. Всякий раз он устраивался в одной и той же маленькой гостиной, в одном и том же мягком, глубоком и просторном кресле. Над креслом висела панкха. Это большой плетенный из соломы квадрат с веревкой, который подвешивается к потолку, — нечто вроде огромного опахала. Когда дергают за веревку, панкха колышется и легкий ветерок овевает сидящего под ней. Придумали панкху в знойной Индии. Заметьте, друзья мои, что комната, где любил отдыхать сэр Персивал, была хорошо затенена, в ней и так всегда царила прохлада. Заметьте также, что в доме имелось множество всяких устройств с металлическими вертушками, которые здорово нагоняют ветер, к тому же вращаются сами по себе. Однако сэр Персивал, долгое время управлявший делами в жарких отдаленных странах, настолько привык к медленному бесшумному колыханию панкхи, что уже не мог без нее обойтись. Надо сказать, сэр Персивал с возрастом сделался большим привередой. Движения панкхи, по его мнению, были то слишком медленными, то слишком быстрыми, или же покачивание казалось ему недостаточно размеренным. Он перепробовал всех домашних слуг на этом деле, но никем не был доволен. Наконец пришла и моя очередь раскачивать панкху.
Мне думается, друзья мои, что если делаешь что-то для человека, который тебе нравится, то стремишься делать хорошо. А мне очень нравился почтенный сэр Персивал. Это был человек весьма преклонных лет, но еще красивый, с хорошей осанкой, честный и очень добрый. В нем сочетались черты господина с чертами отца. Мне так хотелось доставить ему удовольствие! Я, как мог, старался раскачивать панкху тихо и плавно. И почтенный сэр Персивал был доволен, его седая голова медленно склонялась на грудь, он засыпал и, должно быть, видел себя во сне молодым, полным сил и в ореоле славы.
Да будет вам известно, друзья мои, что прежде чем погрузиться в сон, сэр Персивал подолгу рассматривал одну фотографию. Но не из тех, что во множестве висели в гостиных и на которых были запечатлены королевские особы Англии в величественных позах и в одеждах по случаю коронования или бракосочетания, да еще и подписанные августейшей рукой для леди Синтии, их родственницы, и сэра Персивала, ее супруга. Нет. Старик доставал из своего бумажника маленькое фото на глянцевой бумаге и, держа на ладони, пристально вглядывался в него. Потом он клал фотографию в карман. Я находился поодаль, ведь мне надо было раскачивать панкху, и не мог рассмотреть, что изображено на фотографии.
Как-то раз, когда сэр Персивал уже почти заснул, все еще держа фотографию перед собой, в гостиную неожиданно вошла леди Синтия — я даже не знаю зачем. Ее появление так меня удивило — она ведь никогда прежде не заходила сюда, — что я выпустил из рук веревку, и панкха остановилась. Однако сэр Персивал не обратил на это внимания. Он, казалось, не меньше моего удивился и даже испугался. Его старческое, но такое еще красивое лицо стало похоже на лицо провинившегося слуги. Он попытался было сунуть фотографию в карман, но полусонные движения его рук оказались недостаточно проворными.
«Что это?» — спросила его леди Синтия.
Он не ответил. Она подошла к нему и протянула руку. Сэр Персивал отдал ей фотографию.
«Мы же решили все уничтожить», — суровым голосом, тише обычного сказала леди Синтия.
«Эту я не мог… — едва слышно проговорил сэр Персивал. — Я нашел ее случайно… Наш сын… Наш единственный сын… И потом, здесь он еще совсем молодой, задолго до всех этих ужасных событий…»
Но леди Синтия продолжала все тем же суровым тоном:
«Не было ничего задолго… И никакого сына тоже никогда не было».
Она вышла из гостиной, и я — словно какой-то дух толкнул меня — последовал за ней.
Леди Синтия направилась в комнату, где стоял большой полукруглый буфет, весь заставленный бутылками. Подойдя к нему, она наполнила до краев и залпом осушила сначала один стакан виски и следом другой.
Черные глаза ее лихорадочно блестели, лицо покрылось мертвенной бледностью и как-то вытянулось. Она положила маленькую фотографию между двумя бутылками, уставилась на нее злобным взглядом и принялась с ней разговаривать. По-настоящему разговаривать, цедя слова сквозь зубы, словно перед ней был человек, которого она больше всех ненавидела. «Тебя выгнали из самого старого, самого привилегированного королевского полка из-за твоих безумств, ошибок, из-за твоего упрямства. Но я простила… Я уплатила твои долги… Я хотела подыскать для тебя подходящую партию. Но ты прицепился к этой ничтожной девке и женился на ней. Ты осмелился ввести ее в мою семью! Потом она сбежала от тебя. И тогда ты подкинул нам Дэзи. С тех пор для всех нас ты умер. Умер! Умер!»
С этими словами леди Синтия разорвала фотографию сына на мелкие кусочки. А я убежал: очень уж страшно мне было смотреть на ее лицо.
Тут Зельма-бедуинка закричала, будто ночная сова, и вслед за ней другие женщины стали вскрикивать и причитать:
— Разорвать фотографию сына!
— Безумная!
— Проклятая!
— Над этим домом тяготеет несчастье!
— Не переноси его на нас, бродячий горбун!
И слепой рыбак Абдалла в свою очередь воскликнул:
— Аллах милостив, что лишил меня света и мне не довелось видеть то, что видел ты!
И добрый старец Хусейн, продающий сурьму, дружески сказал Баширу:
— Надеюсь, после всего случившегося ты удрал оттуда насовсем, ведь ничего хорошего уже не могло там с тобой произойти.
И Башир ответил:
— Именно об этом я и думал, отец мой, и с нетерпением ждал ночи, чтобы отпереть ворота
