Отец угадал мое желание.
– Не надо бы разменивать лею. Может статься, что село, где живет твой брат, далеко от станции и нам понадобится телега или сани, чтобы не пришлось топать пешком.
– Не трогай лею, тять, я вовсе не люблю пончики.
И лея осталась в кошельке.
После Плоешти, проехав еще две-три остановки, мы сошли на крохотной станции и оказались на пустынной платформе, открытой всем ветрам, а здесь, возле высоких Праховских гор, ветры дули резкие и холодные.
– Погода-то изменилась, Дарие. Тебе не холодно?
– Да нет, тятя.
– Хорошее, стало быть, пальто мы купили у твоего брата.
– Мне в нем тепло.
За станцией ждал извозчичий экипаж, старая колымага, в которую были запряжены две костлявые клячи, а рядом, потирая голые руки, дрожал низенький старичок.
– Довезешь до Муру?
– Довезти можно. Затем и торчу здесь. Пассажиров поджидаю.
– А сколько возьмешь?
– Одну лею.
Мы взобрались в расшатанную колымагу и устроились на козлах, рядом с извозчиком.
Колымага долго тащилась по пустынному полю, занесенному синеватым, наполовину растаявшим снегом. Лошади еле передвигали ноги.
– К кому едете в Муру?
Отец ответил, не скрывая гордости:
– К сыну, священнику Георге.
– Вы отец ему будете?
– Да.
Я чувствовал, как отца распирает от гордости.
Извозчик взглянул на нашу неказистую одежонку и покачал головой.
– Может, и так.
– А где живет священник, знаешь?
– Еще бы, я ведь и сам из Муру!.. Как раз через дорогу от меня и живет. Ужо порадуетесь…
Мы не стали спрашивать, да и он не спешил рассказать, какая такая радость ждала нас в доме моего брата.
Село, до которого мы добрались к полудню, было крестьянским, вроде наших сел, где занимались хлебопашеством. Такие же кривые грязные улицы, полусгнившие, повалившиеся заборы, такие же домишки, а попросту – лачуги, окруженные высокими акациями; совсем как у нас. Кое-где позади, на горизонте, виднелись волнообразные горы, а на их склонах – нефтяные вышки.
– Вон, где вышки, – там, Дарие, из земли нефть качают.
Я удивлялся, что люди, жившие рядом с нефтью, были такие бедные, судя по их лачугам и по тому, как выглядели немногие путники, попадавшиеся нам у шоссе. Заметив мое удивление, старик сказал:
– Тут, в наших краях, парень, много чего насмотришься, ежели у нашего священника подольше поживешь. А вот и его дом.
Мы остановились возле ворот. Какие там ворота – жалкая дверца, разве чуть пошире! В глубине двора стоял домик с широкой завалинкой и четырьмя деревянными столбами, крытый ржавым железом. Справа и слева от входа – по два окна. Во дворе голо и пустынно. Мы слезли. Отец вытащил свой кошелек и на дне нашарил круглую серебряную лею.
– Вот тебе лея. И благодарствую.
Старик взял монетку, поднес ее к глазам, повертел и вздрогнул:
– Погоди, друг, ты мне никак болгарскую монету дал.
– Как это болгарскую?
– Да вот сам погляди. Это не наша лея. У меня ее никто не примет.
– Как так не наша?
– Да так. Это болгарская монета. Погляди на короля. Видишь, какой длинный нос? У нашего нос короче и борода. Носатый – это болгарский король. Правда, тоже из немцев, как и наш, да не наш… И деньги носатого у нас не в ходу. Что мне с ней делать, с болгарской-то леей? А? Тот тебя надул, кто эту лею всучил. Давай другую.
– Погоди немного.
Лицо отца потемнело. Кому же приятно, не успев приехать к сыну, которого столько лет не видали, начинать с просьбы: «Сыночек, дай лею извозчику заплатить, который нас со станции привез, наша-то последняя лея не годится».
Старик спустился с козел. Вероятно, он что-то знал. Достал из мешка рваную тряпку и принялся обтирать лошадей, от которых валил пар. Я вошел в дом. Дверь была распахнута настежь. В сенцах на чурбаках стояло корыто, над которым согнулась женщина, стиравшая какие-то тряпки.
– Здесь живет отец Георге?
Женщина ответила с вызовом, не подымая глаз от корыта:
– Здесь…
– Он дома?
– Нету его дома. В церкви. На крещенье.
– А попадья дома?
– Дома. А какое у вас к ней дело?
В присутствии женщины, которая даже не соизволила взглянуть в нашу сторону и говорила холодным, надменным тоном, отец тотчас оробел.
– Да вот… Священник мне сын…
Только тут женщина удостоила нас взглядом.
– Как так сын?
– Да. Георге мой сын…
– Может, и сын… Откуда мне знать?
Она снова нагнулась над корытом и принялась с еще большей злобой тереть пятна зеленоватым обмылком.
– Небось деньги просить явились?
– Приехал повидаться…
– Повидаетесь. Прошу в дом к попадье…
Мы отворили дверь и вошли в комнату. Женщина с длинными, желтыми пшеничными волосами и с белым как бумага лицом лежала на железной кровати, застланной шерстяным одеялом, держа возле груди младенца, который, кажется, спал. В углу комнаты спал в корытце ребенок постарше.
– Добрый день, Мариоара…
– Добрый день…
Отец стянул с головы кэчулу и мял ее в руках, не зная, что сказать.
– Вот, приехали повидать Георге. И на тебя поглядеть.
Только теперь женщина с любопытством взглянула отцу в лицо.
– Вы мой свекор?
– Да.
– А это Дарие?
– Да! – ответил я, обрадовавшись, что красивая жена моего брата знает о моем существовании.
– Садитесь. Усаживайтесь поудобней. Скоро и Георге придет. На том краю деревни женщина родила, ребенок, видно, до завтра не доживет, вот крестная и позвала Георге в церковь, дитя окрестить.
– А что, у вас уже второй?
Год назад мы получили от брата письмо, где он сообщал, что у него родился сын.
– Да, позавчера девочка родилась.
