Иногда он жалел, что был уже другим человеком. Не таким, как раньше. Тот, прежний, увез бы ее ради собственных наслаждений, не задумываясь, имеет ли право так поступать, хочет ли этого она.
– Я была с Беном. Доктор говорит, что он может ехать завтра, если мы поедем медленно.
– Оставайтесь здесь, пока он не поправится.
«Оставайся здесь навсегда».
Но Верити уже качала головой. Чистые линии ее лица застыли в выражении решимости.
– Кайлмор, я должна уехать. В наших отношениях ничего не изменилось.
«Нет, ничего не изменилось».
Самые печальные слова в языке. Кайлмор хотел спорить, возражать, настаивать, чтобы она подождала, но любая задержка лишь немного отдаляла неизбежное.
– Возьми одну из моих карет, ту, в которой вам будет удобнее.
Она кивнула в знак согласия.
– Спасибо.
Удивленный ее быстрым согласием Кайлмор пристально посмотрел на нее. Верити повернулась к свету, и он увидел темные круги под ее ясными глазами.
У нее был такой смиренный подавленный вид, что разрывалось сердце. Кайлмор посмотрел на ее щеку.
– Тебе больно? – озабоченно спросил он. – Господи! Я должен был не допустить этого.
Она с легкой иронией улыбнулась. На мгновение появился призрак все понимающей, искушенной Сорайи. И тут же исчез.
– Если учесть, что вы предотвратили насилие, думаю, можно простить вас. А это всего лишь царапина. Могло бы быть намного хуже.
Она провела рукой по алебастровой крышке столика. Потом подняла глаза, и Кайлмор увидел в них печаль. Когда она вошла в комнату, ее лицо было бледным; теперь же в нем не было ни кровинки, оно было белым, как бумага.
– Я пришла попрощаться, – тихо, но решительно сказала она.
Он мгновенно бросился к ней и тут же вспомнил, что больше не имел права касаться ее.
– О, mo leannan, – строго сказал он, хотя и знал, что это бесполезно. – Не делай этого.
– Я должна. – Затем с заметным усилием добавила: – Все кончено, и я должна уйти. Благослови вас Господь, ваша светлость.
На его сердце камнем легло отчаяние: Верити уходила. Она распрямила спину, как будто готовясь к встрече с непобедимым врагом.
Это был поступок одинокого благородства. Это был поступок поразительного милосердия. Глядя, как она уходит, Кайлмор невольно вспомнил, что когда-то весь блистательный мир лежал у ее ног.
Мерцающий свет свечей помог ему увидеть, что она не так хорошо владеет собой, как ей хотелось думать. Рука, протянутая к замку на двери, дрожала.
– Трусиха, – тихо, но очень четко сказал он ей вслед.
Сначала ему показалось, что она не услышала. Верити наклонила голову, открывая тонкую нежную шею под высоко уложенными волосами. Это была последняя отчаянная попытка удержать ее.
– Как вы меня назвали? – неуверенно спросила она.
Кайлмор откинулся назад и сложил на груди руки.
– Я назвал тебя трусихой, – упрямо повторил он. – Видит Бог, в пятнадцать лет ты была смелее.
– В пятнадцать у меня не было выбора, – глухо сказала она, все еще не поворачиваясь к нему.
– Нет, был. Выбор есть всегда. И, сделав выбор, ты нашла в себе смелость и сообразительность, чтобы создать нечто великолепное. Из праведной крестьянки – самую известную в Европе куртизанку? Я восхищен.
От его слов плечи Верити напряглись, но, к счастью, она не убежала.
– Я говорила вам, почему так поступаю. Только ради вас, – тихо сказала она.
– Чепуха. Ты поступаешь так, потому что боишься. – Его тон несколько смягчился. – Ты меня любишь, Верити?
При этом вопросе она резко повернулась. Глубокое страдание наложило печать на ее милое лицо.
– Это несправедливо, – дрожащим голосом возразила она.
Да, несправедливо. Но если он вынужден, он будет играть нечестно ради выигрыша.
По правде говоря, заглянув ей в глаза, он уже знал ответ на свой вопрос.
Но безжалостно продолжал:
– Ты дала мне так много – свое тело, свое доверие, свой покой, свое прощение, много своих тайн. И все же остается что-то, чего ты никогда не говорила.
Она прижалась спиной к инкрустированной двери. В развевающемся розовом платье Верити походила
