Позднее тот же человек изгнал его из страны, лишил рыцарского достоинства, отобрал все, что было ему дорого…
Ройс Сен-Мишель в сердцах сплюнул, словно желая таким образом избавиться от горечи воспоминаний, но комок в груди оставался. А также боль в душе.
Стиснув зубы, мужчина продолжал стаскивать и развязывать мешки быстрыми резкими движениями, чтобы согреться и избавиться от гнетущих мыслей. Положив на снег снятое с Антероса седло, он раскрыл один из мешков и вынул оттуда уложенные в спешке вещи, необходимые при подъеме на крутые обледенелые склоны: веревки, пару специальных, изобретенных им самим башмаков, уже старых и потрепанных, но опробованных в свое время и незаменимых в этих местах; короткую кирку-ледоруб, а также флягу с вином. «Для согрева, — подумал он, — а не для храбрости».
Вдобавок к испанскому мечу, который висел у него на поясе, он сунул под плащ два острых персидских кинжала с резными рукоятками. Он давно уже никуда не отправлялся без спрятанного под одеждой оружия. На всякий случай. Особенно если впереди неизвестность. Такая уж была у него жизнь в последние годы.
Интересно, что хочет от него бывший сеньор? Зачем назначил встречу в этом забытом Богом месте, в дальнем уголке страны?
И что за дикая спешка? «Срочно…» Сперва он вообще не хотел никуда двигаться, но потом решил, что если уж ехать, то не медля ни минуты, и вот он почти у цели. Через семь суток с того дня, как получил это распоряжение, просьбу, мольбу. Назвать полученный клочок пергамента можно было как угодно.
Но главное и самое трудное еще впереди — подъем на немыслимую крутизну.
«Старый дьявол, он остался таким же, каким был, — с кривой усмешкой подумал Ройс, снова глядя вверх, где терялась в облаках едва заметная тропинка. — Требовательный, вздорный, непредсказуемый».
После минутного размышления он добавил еще одно определение: не умеющий прощать.
Есть люди, над которыми время не властно. Он именно из таких.
Завязав мешок, Ройс выпрямился, взял под уздцы Антероса и отвел под навес скалы, где тот будет защищен от ветра и снега. Здесь же положил раскрытый мешок с овсом и перекинул поводья через голову коня. Это говорило умному и многое понимающему животному, что хозяин покидает его, но вскоре вернется и нужно терпеливо ждать.
Ройс переобулся в старые грязные башмаки, и ему показалось, что он вернулся в прошлое: как знакомы эти снежные вершины, как сладок этот горный воздух, коим он дышал раньше, смолистый запах сосен! Даже небо над головой стало голубее, а снег — еще белее.
Наконец-то комок в груди исчез. Стало легче дышать. В самом деле, что толку мучить себя воспоминаниями, надеждами на возвращение в дом, которого нет? Родина для него закрыта на все замки. То, что его сейчас позвали, — случайность. И еще неизвестно, чем она обернется.
В тот день, когда его изгнали, ему было сказано, что навсегда.
Если бы Альдрик передумал, он так бы и написал в своем чересчур кратком послании. Но там было только приказание. Требование. А никак не просьба.
Хитрый упрямый старик знал, что Ройс не сможет не откликнуться на зов: «Страна нуждается в тебе». Коротко и выразительно. «Нуждается…» Разве можно отказать? Своей стране?
Закинув веревку за плечо, потирая озябшие руки, Ройс ступил на тропу, ведущую в облака.
Да, вскоре они, даст Бог, встретятся. И очень хорошо, что вид у него после недельного пути не слишком подходящий для того, чтобы предстать перед особой королевской крови. Пусть Альдрик увидит: Ройс уже совсем не тот порывистый, наивный юноша, каким был четыре года назад, когда ему исполнилось двадцать три и он уезжал в никуда. В неизвестность. И потом вынужден был безродным чужаком, в одиночку, брести по жизни, доходя до всего своим умом и добиваясь клинком. Зарабатывая на хлеб насущный тем, что подряжался служить солдатом, наемником.
Чуть заметная улыбка осветила лицо Ройса. Что ж, ему даже интересна предстоящая встреча, он столько раз думал о ней за прошедшие годы. Ему есть что сказать своему бывшему повелителю и опекуну.
И еще об одной встрече он мечтал — с другом юности. Может быть, тот тоже пожалует вместе со своим отцом в это уединенное аббатство.
О, как хотелось Ройсу вновь повидаться со своим верным Кристофом!
Ройс почти бесшумно ступал по монастырскому двору — ведь на башмаках не было шпор, ибо в изгнании он не считался уже рыцарем. Но в ушах и по сию пору звенели эти звуки, сопровождавшие когда-то каждый его шаг.
Монахи были уведомлены о его прибытии и поджидали его. Они возникли из пелены тумана словно стайка коричневых гусей. Наверняка с интересом наблюдали, как он поднимался к ним на вершину в течение трех часов, медленно преодолевая все препятствия, падая, царапая руки о скалы, но упорно двигаясь наверх.
Братья обступили его, взяли у него из рук ледоруб. и повели в аббатство через старые, видавшие виды дубовые двери. Ему пришлось непрерывно наклонять голову, шествуя за ними по многочисленным коридорам и переходам, и он смог выпрямиться, лишь когда его ввели в небольшую залу для приемов, где пахло благовониями и вековой сыростью. Дверь, едва скрипнув, закрылась и отрезала Ройса от всего света.
Какое-то время глаза его привыкали к полутьме. На столике у стены едва мерцали свечи, над ними нависали каменные фигуры святых. Откуда-то издалека слышалось монотонное мужское пение; в холодном морозном воздухе звуки казались таинственными, неземными.
Все вокруг было пронизано праведностью, утопало в благочестии, святости, чистоте. Он чувствовал себя здесь таким же неуместным, как огнедышащий дракон среди овец.
Один из монахов приблизился к нему с куском холста и с кувшином, наполненным водой, — надо перевязать пораненную об острые скалы руку, но Ройс нетерпеливо отмахнулся.
— Где король? — спросил он.
Никто из окружающих не ответил. Возможно, все они принадлежали к монашескому ордену, принявшему обет молчания, так как предпочитали изъясняться мимикой и жестами. Из их бессловесных объяснений он понял, что ему следует избавиться от оружия, а потом его проведут дальше.
Ройс подчинился, не вступая в споры, и через минуту его испытанные в бесчисленных схватках меч и кинжал лежали на одном из столов рядом с тускло горевшими свечами под изображениями святых и словно взывали к этим священным предметам о прощении и благословении. С меньшей безропотностью отдал он дотошным монахам флягу с вином.
Однако второй кинжал, спрятанный в высоком башмаке, остался с ним.
Удовлетворенно переглянувшись, монахи согласно закивали и повели его к дальней двери залы и потом — по узкому коридору, длинному и темному, откуда доносились звуки заунывных песнопений и запахи пищи.
В конце концов монахи ввели Ройса в довольно просторное помещение, после чего снова закивали — на этот раз в знак прощания — и бесшумно вышли, закончив свое молчаливое дело.
Некоторое время Ройс стоял неподвижно посреди комнаты, вспоминая день и час, когда в последний раз видел Альдрика. Вновь в груди защемило, словно сердце стиснули ледяные пальцы.
Но Ройс вовсе не хотел предаваться воспоминаниям, а потому, передернув плечами, подошел ко второй двери, ведущей неведомо куда, и решительно дернул за железное кольцо.
Он оказался в огромной монастырской трапезной, тоже полутемной: ее освещали лишь факел у двери да несколько свечей на столах. В комнате никого не было. Впрочем, поодаль стоял какой-то человек. Высокая, внушительная фигура. И очень знакомая.
Ройс шагнул вперед. Наверное, он должен склониться в поклоне — по крайней мере его так воспитывали, — и он уже поддался было порыву, но тотчас остановил самого себя.
Он больше никому ничего не должен! Чувства почтения, преданности, любви исчезли ко всем.
Тем более к этому человеку.
— Ваше величество… — голос Ройса странно прозвучал в пустынной, безлюдной комнате, — вопреки собственному желанию я все же прибыл в соответствии с вашей запиской.
