видимому, был прав, поскольку и сегодня антропологи, создавая модель человека будущего — Homo futurus, говорят о завершении эволюции человека в физическом плане, оставляя за ним неисчерпаемые возможности интеллектуального и социального развития. Именно так этот вопрос трактовался учеными на II Всесоюзной антропологической конференции.

У Ивана Антоновича был еще один большой друг, с которым его связывал послевоенный период жизни в Москве. Это — профессор Михаил Михайлович Герасимов (1907–1970), один из наших выдающихся антропологов, широко известный ученому миру как автор методики и реконструкций лица по черепу. Они нередко встречались у Ефремова на квартире или в Палеонтологическом музее, где не спеша прогуливались между витринами, обсуждали детали строения скелетов и внешний облик вымерших животных.

М. М. Герасимов подвергал резкой критике взгляды Быстрова и, в частности, относительно его гомо сапиентиссимус. «Талантливый анатом, прекрасный график А. П. Быстров, — писал он, — собрал воедино основные наблюдения сторонников видовой эволюции человека и на основе их создал скелет этого будущего «суперчеловека»: громадный куполообразный свод черепа; маленький лицевой скелет с беззубыми атрофированными челюстями; предельно сокращенный позвоночник; уродливо сокращенный торс, основой которого являются лопатки и тазовые кости; тонкие, лишенные рельефа, кости рук и ног с трехпалой кистью и четырехпалой стопой. Я попытался одеть в плоть этот скелет. Получилось столь страшное существо, что его трудно назвать человеком. Это существо, порожденное фантазией Быстрова, как ни странно, весьма близко тем вымышленным существам, которых рисуют авторы фантастических произведений о бесконечно далеком будущем нашей планеты» [сноска]. Герасимов полагал, что ответ на вопрос о будущем человека, о его облике в силу комплекса исторически сложившихся причин может быть дан лишь гипотетически. Вместе с тем, по его мнению, человек должен сохранить свой организм в его настоящем состоянии.

Однако Быстров не был столь категоричен в суждениях, как считал Герасимов. «Я не разделяю взглядов анатомов на предстоящую судьбу человека, — писал он, — и не думаю, что его скелет даже в очень далеком будущем может принять такие уродливые формы, какие пророчествуют они… Я вполне убежден, что все то, что анатомы с такой уверенностью предсказывают человеку в будущем, с ним никогда не случится». Как видим, сам Быстров покончил с призраком гомо сапиентиссимуса задолго до того, как призрак «привел в изумление» М. М. Герасимова.

Правда, Быстрова иногда изображали сухим педантом, чуждым увлекательных для многих палеонтологов и часто шатких биологических построений. Иными словами, ему приписывали отсутствие фантазии. Спора нет, Быстров был прежде всего ученым-морфологом. Однако, говорят, сухой ум — бесплодный ум; за внешней угловатостью и педантизмом Быстрова просматривался поэт и художник. Таким его видел Иван Антонович Ефремов. Об этом свидетельствует многое: образ ученого в его повести, во многом списанный с Быстрова, не лишенная юмора история с гомо сапиентиссимус, стоит лишь сопоставить рисунки, и, наконец, его стихи.

Говоря об окружении И. А. Ефремова, коллегах, нельзя не назвать имени Николая Алексеевича Яньшинова (1905–1975), непревзойденного художника-графика. Около четверти века он иллюстрировал почти все статьи и монографии И. А. Ефремова, Ю. А. Орлова, К. К. Флерова и многих других специалистов по ископаемым позвоночным. Его рисунки, безукоризненные по технике, манере и точности исполнения, также составляют часть наследия, уже ставшего классикой палеонтологии. Ефремов и Яньшинов были знакомы с раннего детства: в Вырице усадьбы их родителей были отделены забором, и мальчики, как это случается, частенько поддразнивали друг друга. Много лет спустя, по рекомендации Ивана Антоновича, директор Палеонтологического института академик А. А. Борисяк принял Яньшинова на работу. В одном из рассказов И. А. Ефремова есть слова «старый комод», в другом — «два водолаза, широкие, как комоды, по- видимому, огромной силы люди». «Старым комодом» И. А. Ефремов шутливо называл Яньшинова, сам же, по словам последнего, был «Иваном Ядреновичем». В былые времена они любили «тряхнуть стариной». Ефремов, атлет и богатырь по сложению, и приземистый Яньшинов, человек необычайно деликатный, стеснительный, скрипач с абсолютным слухом, с фигурой и силой циркового борца, ставили локти на стол, соединяли ладони и с показным рычанием и переменным успехом пытались прижать к столу руку друг друга.

В палеонтологическое окружение И. А. Ефремова входил и художник — скульптор и резчик по дереву Ян Мартынович Эглон (1888–1971). Он пришел в палеонтологию вскоре после Ефремова. В музее Палеонтологического института трудно найти скелет, в котором отсутствуют «детали», сделанные этим талантливым реставратором. Сотрудники с долей юмора иногда говорили, что без мастерства Эглона не было бы музея. Его слепки самых разнообразных животных выставлены во многих музеях мира. Мастерство Эглона как резчика по дереву, скульптора и раскопщика не знало границ: касалось ли это взятия монолитов (блоков породы со скелетом или костями) на раскопках или изготовления слепков, муляжей в мастерской. Постоянный спутник Ивана Антоновича по палеонтологическим экспедициям, в том числе и в Гоби, Эглон выведен в рассказе «Тень минувшего» и в очерках «Дорога Ветров» [79].

Среди сотрудников и ближайших друзей И. А. Ефремова была Мария Федоровна Лукьянова (1906– 1979), искуснейший препаратор и раскопщик. Она пришла в лабораторию Ефремова в 1937 г. и уже спустя год работала с ним на раскопках в Татарии. Ее первой большой удачей, может быть определившей дальнейшую судьбу препаратора, была обработка материалов из Ишеева. Палеонтолог не всегда знает, что скрыто внутри монолита. Не знал этого и заведующий. Каково же было его удивление, когда на другой день после получения задания Лукьянова подала ему коробку, добавив, что остатки монолита выброшены. Взглянув на содержимое, профессор издал восторженный рев, чем несказанно напугал Марию Федоровну, решившую, что она допустила непоправимую ошибку. В коробке, полностью очищенный от песка, лежал несуразный череп какого-то странного животного. Широкий, с тупой округлой мордой, плоский, толщиной в ладонь, он напоминал череп земноводного; височными впадинами он походил на череп пресмыкающегося. Позднее этот уникальный череп Иван Антонович назвал лантанозухом. Его описание, помимо специальных работ, имеется в БСЭ. Смелость и аккуратность Марии Федоровны покорили И. А. Ефремова и позднее он доверял ей работу любой сложности. М. Ф. Лукьянова, так же как и Я. М. Эглон, была постоянным спутником И. А. Ефремова по экспедициям в Поволжье, Приуралье и Гоби. Трудно учесть количество черепов и скелетов, отпрепарированных ею за многие годы работы в институте. Она обрабатывала пермские фауны и материалы с р. Мезени, из Башкирии и Поволжья, Монгольской и Китайской палеонтологических экспедиций, материалы по земноводным и пресмыкающимся из Очёра и фауну медистых песчаников Приуралья. Иван Антонович умел быть благодарным и отдавал должное своим коллегам. Черноглазая веселая певунья и хохотушка Маруся из «Тени минувшего», опытный раскопщик и препаратор, заботливый товарищ в «Дороге Ветров» — дань уважения Марии Федоровне — одной из скромных и незаметных тружениц палеонтологии, без которых немыслима работа ученого-палеонтолога.

Череп лягушкоящера лантанозуха. Рис. А. П. Быстрова

Из коллег Ивана Антоновича нельзя не упомянуть А. К. Рождественского (1920–1983), сотрудника лаборатории низших позвоночных, участника Монгольской палеонтологической экспедиции, крупнейшего советского специалиста по динозаврам. Он хорошо известен читателям по книгам «На поиски динозавров в Гоби», «Встречи с динозаврами» и др.

Многолетнее тесное сотрудничество связывало Ивана Антоновича с профессором Казанского университета Е. И. Тихвинской (1901–1976), общепризнанным крупнейшим знатоком пермских отложений. Их объединяли общие интересы в геологии, биостратиграфии и корреляции красноцветов. И. А. Ефремов всегда использовал и принимал во внимание новейшие данные по пермским отложениям Европейской части СССР, в получении которых ведущее значение занимали геологи казанской школы во главе с Е. И. Тихвинской. Схемы стратиграфического распределения остатков позвоночных в пермских отложениях входили составной частью в работы Е. И. Тихвинской; в равной мере И. А. Ефремов использовал геологическую основу для уточнения хронологического распределения позвоночных. Эта взаимная увязка геологии, стратиграфии и корреляции перми стала одной из основных причин, определивших длительное существование биостратиграфических построений и коррелятивных схем И. А. Ефремова.

В плеяду выдающихся палеонтологов, с которыми судьба сводила Ефремова, входил Фредерик Хюне (1875–1969), профессор Тюбингенского университета. Палеонтологическая карьера Хюне началась в начале века и продолжалась более 60 лет. Он работал в Южной Африке, был знатоком западноевропейских и

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату