холод, тычки и подзатыльники тех, кто старше и сильнее, презирали жаловавшихся сестрам-наставницам и не умеющих постоять за себя.
Единственными руками, которые гладили маленькую Эрлис в Мышатнике, были руки Лико, девочки постарше, присматривавшей за нею. Эрлис тогда была еще так мала, что даже лица ее не смогла запомнить, — только имя да узенькие теплые ладошки. Потом Лико исчезла куда-то. Эрлис так и не узнала куда: когда она подросла настолько, что смогла расспрашивать, оказалось, что про Лико никто даже не слышал. В этом не было ничего странного. Дети в приюте менялись: одни убегали, другие гибли от болезней или от тех страшных случаев, о которых потом слагали сказки новым поколениям «мышат» в назиданье, а новые шли и шли. Видно, сестры-наставницы просто поручили Лико приглядывать за Эрлис, как позже поручали и самой Эрлис смотреть за кем-нибудь из малышей. Однако для себя она решила, что это была ее сестра. Так хорошо было думать, что где-то — неизвестно где, но все-таки есть сестра.
Родители оставили Эрлис одно надежное наследство — крепкое здоровье. Даже жизнь в Мышатнике не смогла его погубить. К тому же она была такая хорошенькая: огромные ясные глаза и вьющиеся светлые волосы… И сестры-наставницы прозвали ее счастливицей.
Ей и вправду посчастливилось: когда бешеная буря пронеслась над Грестором и повалила старую развалюху, где был приют, из-под руин живыми вытащили только двоих: раненного в голову мальчишку и Эрлис, на которой не было ни единой царапины, лишь толстый слой пыли. Мальчик умер в тот же день. А Эрлис жила, и в городе заговорили об этом, как о чуде.
Так решилась судьба девочки. Суеверные горожане считали, что она приносит счастье, отчего-то не задумываясь над тем, что присутствие Эрлис не спасло Мышатник от гибели. Деваться ей было некуда, и начались скитания из дома в дом, из семьи в семью. Никто в Гресторе не стал бы держать ее за красивые глаза, хоть она и была «счастливицей», вот Эрлис и стала служанкой за еду и одежду, убирала, мыла посуду, нянчила детей. Ее привычный мир был разрушен, и пришлось приспосабливаться к новому — чужому. Однако прошлое всегда голодного, изверившегося во всем «мышонка» мстило за это невольное отступничество. Среди «мышат» не ценились ни старательность, ни аккуратность — такие необходимые ей сейчас качества. Проворная и бойкая в привычном окружении, Эрлис сделалась вдруг такой неуклюжей, что сама испугалась. Глиняная и особенно стеклянная посуда вызывала у нее ужас, она постоянно что-нибудь била, ломала, портила, все время что-то выпадало у нее из рук или попадало под ноги. Девочка окончательно утратила уверенность в себе. Если она до сих пор еще не оказалась на улице, то лишь благодаря своей славе «счастливицы», ведь каждая новая хозяйка была твердо убеждена, что именно в ее дом Эрлис принесет счастье. Иногда появление девочки и впрямь совпадало с каким-нибудь радостным событием в семье. Она стольких хозяев сменила, что ничего невероятного в таком стечении обстоятельств не было. Так продолжалось до того времени, пока Эрлис не попала к тетушке Йеле.
Йела была вдовою Толстого Котьера, богатого лавочника, известного своим необузданным нравом. Эрлис видела его лишь однажды, но успела возненавидеть на всю жизнь. Когда ее вытащили из-под развалин Мышатника, она услышала громко сказанную фразу: «Хорошо, хоть буря наконец разнесла ко всем чертям этот воровской вертеп», повернула голову и запомнила того, кто, это сказал. Вскоре в очередной пьяной драке кто-то раскроил Котьеру голову. Эрлис ничего не знала о его вдове, но в дом этот шла с тяжелым сердцем. Впрочем, выбирать ей не приходилось.
Тетушка Йела начала с того, что долго и терпеливо обучала Эрлис работе по дому. За все время она ни разу не повысила голос на девочку, не ударила ее (Эрлис знавала хозяек, которые никогда не кричали, зато били немилосердно). Так же — без крика и затрещин — тетушка Йела обращалась и со своими собственными детьми, а их у нее было четверо — трое сыновей и крохотная дочка, все в мать — темноглазые, смуглые и непоседливые.
Когда первое удивление прошло, и Эрлис поняла, что это не прихоть новой хозяйки, что так будет всегда, в ее руках стали появляться ловкость и сноровка, и она впервые почувствовала удовлетворение от собственной работы. И — тоже впервые — полюбила Йелиных детей. До сих пор все хозяйские малыши казались ей только несносными плаксами и привередами.
Тетушка Йела часто рассказывала ей о себе. Замуж она вышла совсем молоденькой, чтобы спасти завязшую в долгах семью. Но жертва оказалась напрасной, и когда вскоре землетрясение разрушило город, а родные Йелы остались без крова над головой и без куска хлеба, Котьер спокойно предоставил им возможность помереть с голоду. Йела не оправдывала своего бессердечного мужа, однако твердо была убеждена в одном: он стал таким потому, что с ним самим тоже обращались жестоко. Годы, проведенные в доме Котьера, не заставили саму Йела разувериться в людях. «В детстве родители вложили в меня много добра. Его надолго должно хватить», — говорила она. Теперь тетушка Йела воспитывала своих детей, пытаясь разрешить неразрешимое: вырастить их «людьми, а не лавочниками» (в ее устах это слово звучало самым резким ругательством — видно, жива еще была память о Толстом Котьере) и вместе с тем сделать их судьбу счастливой. Мать хотела видеть их добрыми и честными, а добрым и честным несладко живется.
На почетном месте в доме стояли книги в кожаных переплетах. Соседи пожимали плечами; вот уж нашла куда выбросить кучу денег! Еще и на учителей тратится. Вишь, хочет сделать детей грамотеями, да добро бы хоть только своих, нет же, и эту девчонку приблудную взялась учить!.. Однако Йела не обращала внимания на пересуды и насмешки — знала, что и зачем делает.
Йелины дети, случалось, болели, и тогда в доме появлялся Крейон, известный в Гресторе ученый- врачеватель. Эрлис и раньше много слышала о нем, а впервые увидела, когда ее вытащили из-под обломков приюта. Спокойный худощавый человек с небольшой бородкой и внимательными задумчивыми глазами осмотрел ее и сказал: «Повезло девочке. Теперь долго жить будет».
Что и говорить, в городе Крейона почти все считали чудаком, но к его чудачествам относились снисходительно. Все знали: если больному не поможет Крейон, то не поможет и никто другой. Его приглашали даже в замок. Богатые лавочники прощали ему то, чего не простили бы никому другому — неумение обращаться с деньгами. Они давали ему добрые советы, предлагали свои услуги, но Крейон вежливо отказывался. Он жил вдвоем с матерью в небольшом доме на окраине, одевался скромно, всегда ходил пешком и не собирался менять свой образ жизни.
Тетушка Йела как-то раз сказала Эрлис: «Не подумай, что я влюблена в Крейона. Но во всем Гресторе он — единственный, кого бы я хотела видеть своим мужем».
Йела была еще молода, я ее красоты не стерли ни годы жизни с нелюбимым и жестоким супругом, ни постоянные заботы и хлопоты по дому, однако после смерти Котьера она отказала многим выгодным женихам и в конце концов продала лавку. Богатое наследство дало вдове независимость. Теперь ничто не мешало ей жить так, как она считала нужным.
Йела и Крейон заставили девочку посмотреть на мир другими глазами. Но и в дом тетушки Йелы «счастливица» Эрлис не принесла счастья. Неожиданная беда, охватившая всю страну, не обошла и эту семью.
В Гресторе началась черная лихорадка, страшная, безжалостная болезнь, позже поразившая и другие города.
Вначале заболела дочка Йелы, малышка Вейя. И когда она горела в жару, когда захлебывалась от приступов хриплого кашля, а на тельце проступали синевато-черные пятна, которые неумолимо увеличивались. Эрлис впервые в жизни поняла, как горько и тяжело на сердце от невозможности помочь тому, кого любишь, уменьшить его боль. Да что она — даже Крейон опустил руки. С подобной болезнью он раньше не сталкивался, хотя и слышал о ней. «Я должен узнать, как бороться с этой напастью, — говорил он Йеле. — Я найду лекарство. Но время-мне нужно время». А времени как раз и не было. Вейя умирала. Да и чуть не в каждом доме уже появились больные. Черная лихорадка распространялась быстро.
По приказу Крейона мертвых не хоронили, а сжигали. Когда выносили Вейю, тетушка Йела не голосила, не плакала, только стонала так, что Эрлис стало жутко.
Недобрые предчувствия оправдались: через несколько дней заболели один за другим все три сына Йелы, а потом и она сама. Эрлис продержалась дольше всех. Она почти совсем не спала и утратила счет времени, разрываясь между четырьмя больными, у которых не было сил даже голову поднять. Крейон не приходил. Искал лекарство или слег сам? Последнее было намного вероятнее, но девочка не хотела в это верить. Она сопротивлялась недугу как только могла, пока не поняла. Что ее помощь уже не требуется ни тетушке Йеле, ни Йелиным сыновьям.
