Ланде с трудом достал свободной рукой кошелек.
- На-те... - печально и серьезно глядя в глаза босому, сказал он.
Ткачев издали язвительно улыбнулся.
- Что, мало? - быстро спрятав куда-то кошелек, торопливо спросил босой. - Давай спинжак... Живо!.. Барышня, вы бы отошли... Нехорошо! - издеваясь, прибавил он.
Марья Николаевна, широко раскрыв на него глаза и вся дрожа, вполоборота стояла на дороге. Ланде опять печально улыбнулся, снял пиджак и в одной старой рубахе со складочками на груди, плохо заглаженными, стал худее и слабее.
- Портки хороши больно... - беспокойно оглядываясь и встряхивая пиджак перед самым носом Ланде, проговорил босой. - Снимай, что ли!..
- А вам они нужны? - спокойно возразил Ланде, но сейчас же сел на траву. - Уйдите, Марья Николаевна... - сказал он. - Бог с ними...
И вдруг Марья Николаевна почувствовала прилив нервного, сумасшедшего смеха. Точно кто-то шутя, но сильно сдавил ее за горло, так было дико и страшно, но в то же время смешно. Полураздетый Ланде с серьезным и мягким лицом сидел на траве, а босой тянул его за ногу. Ткачев пошевелился и издал какой-то странный, хриплый звук, на который никто не оглянулся; подернул плечом, точно ему стало холодно, и опять застыл, пристально глядя на Ланде.
- Идите, Марья Николаевна!.. - повторил Ланде.
- Э... барышня! Постой-ка! - спохватился босой. - Это что?.. - и он протянул руку к ее груди, на которой качалась длинная цепочка часов.
Ужасное, омерзительно-грубое почудилось девушке в этом движении. Изогнувшись, как змея, она скользнула в сторону и вдруг, подобрав высоко и дико красиво платье, стремглав бросилась бежать по дороге, точно резкий ветер внезапно подхватил и понес большой белый разбитый цветок.
- Куда! - коротко крикнул босой и, бросив пиджак прямо на голову Ланде, прыгнул мимо него ловко и легко, как хищный лесной зверь.
И в тот же миг дикий, тонкий и острый, как игла, женский крик пронизал бор и высоко вонзился в потемневшее небо.
Крик этот услыхал подходивший за поворотом Молочаев. И так же быстро инстинктивно, как всегда и во всем, соображая, он бросил ящик и мольберт и с места рванулся бежать. Босой увидел его прежде всех. С размаху остановившись и поскользнувшись в траве, он пригнулся к земле, с секунду смотрел на Молочаева круглыми, дикими зрачками и вдруг бросился прочь по кустам с треском и шумом. Марья Николаевна налетела на дерево и, больно ударившись всем телом, остановилась с разбившимися волосами и безумными глазами, не понимая, что с ней. Мимо, тяжело сопя, торопливыми скачками пробежал Молочаев и, минуя Ланде, который поднялся и, весь белый, тоненький и слабый, стоял на траве у края дороги, налетел на Ткачева. Ткачев видел его еще издали, и одно мгновение показалось, что он побежит; но он не побежал, а только съежился и черный, и упрямый стоял и ждал подбегавшего Молочаева. Он стучал зубами, и его темные глаза с опущенными веками горели мрачным и упорным огнем. Молочаев молча подбежал к нему и прежде, чем Ткачев пошевелился, размашисто вскинул кулаком и со страшной силой ударил его прямо в лицо. Ткачев тихо, испуганно охнул, взмахнул руками; шапка у него соскочила, прыгнув по спине, и он грузно и твердо сел. Другой удар пришелся сверху, по голове, и Ткачев, свернувшись набок, странно и неуклюже свалился на дорогу, ударившись головой о землю.
- Молочаев, Молочаев! - пронзительно вскрикнул Ланде и, как был в одном белье, бросился к ним и ухватился за руку Молочаева. - Оставьте!
Марья Николаевна, с ужасом прижавшись к сосне, издали смотрела на них.
Молочаев, тяжело дыша, весь красный и возбужденный, опустил руки, а Ланде торопливо стал на колени и старался поднять Ткачева. Побитый не шевелился, и голова его на длинной и тонкой шее беспомощно ерзала по земле.
- Вы его убили! - с ужасом пробормотал Ланде.
- Ну... так ему и надо! - жестко ответил Молочаев.
Но Ткачев вдруг быстро поднялся на руки и встал. По лицу его текла густая кровь, на виске прилипла земля, и вся левая сторона лица и нос были страшного, грязно-кровавого цвета.
- Ожил!.. Будет знать в другой раз! - безжалостно и возбужденно сказал Молочаев. Руки у него вздрагивали и сжимались, точно ему хотелось еще бить и рвать.
Ланде его не слушал; он достал из кармана лежавших на траве брюк носовой платок и совал его Ткачеву.
- Вытрите... кровь... Ах, Боже мой, что это такое! - бессвязно, с бесконечным ужасом и болью бормотал он.
Ткачев не двигался и платка не брал. Один глаз у него запух, а другой глядел одиноко и страшно. Кровь капала с подбородка и разбитой губы на засаленный отворот пиджака.
- Да что с ним разговаривать еще!.. - в то же время говорил Молочаев. Вот я его сведу куда следует, так... Эй, ты! иди-ка, ну! - и Молочаев грубо схватил Ткачева за шиворот и дернул так, что тот уродливо и бессильно шагнул два раза вперед и поскользнулся.
- Да оставьте же! - пронзительно и гневно крикнул Ланде и всем своим слабым телом бросился на руку Молочаева.
Молочаев с удивлением и злостью посмотрел на него.
- А вы, какого черта дурака разыгрываете! - вспылил он, но вдруг неожиданно опустил руку, молча поглядел на раздетого Ланде, прыснул и раскатисто захохотал. Марья Николаевна, сама не замечавшая, как подошла к ним, с удивлением взглянула на Молочаева, потом на Ланде, опомнилась, покраснела до ушей и, быстро отвернувшись, пошла прочь по дороге.
- Ах, вы, шут гороховый! - проговорил сквозь смех Молочаев.
Вдруг черная, кровавая маска Ткачева исказилась, и он хрипло и злобно засмеялся, брызгая кровью. И этот смех избитого был уродлив и страшен. Ланде смотрел на них и улыбался спокойно и печально, как всегда.
- Да одевайтесь, вы, черт вас побери! - крикнул Молочаев, махнул рукой и пошел вслед за девушкой.
Ланде не обратил на него никакого внимания, точно Молочаева тут и не было.
Ткачев перестал смеяться, одним глазом посмотрел на Ланде, потом вслед Молочаеву, повернулся и медленно пошел.
- Ткачев! - крикнул Ланде.
Ткачев остановился и встал вполоборота. Ланде подошел.
- Ткачев, - умоляюще заговорил он, дотрагиваясь до его рукава, - вы нарочно это устроили: я по вашим глазам видел!.. Зачем это, Ткачев, зачем?
Ткачев тяжело и хмуро взглянул на него, точно не слыша и думая о другом.
- Видал ты настоящего человека? - хрипло спросил он. - Вон, смотри!.. дернул он худой и длинной шеей в сторону Молочаева. - Это человек... сила!.. А ты... так, мразь одна! Так, ни к чему ты!
- Может быть, - согласился Ланде, - но только все-таки за что же вы меня ненавидите? Неужели только за то, что я хуже его?
Ткачев уныло помолчал, глядя в сторону.
- А за то, что я сколько лет в тебя верил! Сам вот до чего дошел... горько ткнул он себя в разбитую щеку, - и вижу теперь, что дурак был, сладкой брехне верил... А жизнь-то где? И прошла... Мне теперь бы, может, человеком быть, а я... Ты-то понимаешь теперь?.. Ты?.. А ему... а ему я это отплачу-у! - вдруг прибавил он и с бессильной злобой потряс черным кулаком. - Сам пропаду, а ему я это попомню!.. Подожди-и!
Ткачев быстро повернулся и пошел прочь. Ланде показалось, что он хрипло и тихо залаял; но больше Ткачев не обернулся и скоро затерялся в зеленом сумраке бора. Ланде долго смотрел ему вслед, потом с глубоким и растерянным отчаянием заломил руки, вздохнул и, одевшись, медленно повернулся догонять Марью Николаевну и Молочаева.
'Теперь он в ожесточении, а когда успокоится, я найду его...'- смутно мелькало в голове Ланде.
- Вот здесь я ваш крик услыхал! - оживленно рассказывал художник, подымая с дороги ящик и мольберт. - Я ведь вас давно заметил и хотел догнать, да уронил шпахтель и долго искал... Ну, слава Богу, все-таки
