того надо презирать и уничтожать, как уничтожают болезнетворные начала для того, чтобы очистить и оздоровить воздух, которым дышат все. Эта знаменитая любовь к ближним, безразличная, бессмысленная любовь, повела только к тому, что культивируется и поддерживается масса безусловно обреченного на уничтожение, вредного, злого!
- Есть много людей, для которых и ты, и я - вредные люди... Я не верю, чтобы между людьми были вредные...
- Ты не можешь в это не верить! - вспыльчиво возразил Шишмарев, одергивая рукава короткой тужурки.
Тоненькая Соня напряженно вздохнула и опять затаилась, не спуская глаз с Ланде.
- Нет, не верю! - покачал головой Ланде. - Если и есть злые люди, то они не вредные люди. Не будь их зла, не могли бы проявиться и вырасти самые лучшие и святые стороны человеческого духа: самоотвержение, прощение, самопожертвование, чистая любовь... то, что должно было явиться и без чего жизнь была бы бессмысленным существованием.
- Благодарю покорно! - с раздражением возразил Шишмарев. - Значит, и зловоние полезно, потому что дает почувствовать свежий воздух?
- Может быть... - улыбнулся Ланде. - Только это совсем не то... и не так просто: человек слишком сложнее, сильнее и прекраснее, чтобы к нему можно было прилагать такие мерки, которые годны для навоза!
- О, Господи!.. Он еще каламбурит! - с комическим ужасом засмеялся Семенов.
- Я... не каламбурю, - это так, случайно вышло, - наивно растерялся Ланде.
- Милый Ваня!.. - тихо шепнула Марье Николаевне Соня и вся расцвела несвойственной ее всегда экзальтированному лицу светлой улыбкой.
Марья Николаевна свободно вздохнула. То смешное и жалкое, что она видела в Ланде в последнее время и что было бессознательно, страшно тяжело ей, - в этот вечер все отступало и отступало от сердца и вдруг ушло куда-то. И выступило тихое и легкое, радостно-нежное чувство. Она повернула голову к Ланде, посмотрела на его худое, бледное от луны и напряженной думы лицо и сказала себе:
'Это все правда, что он говорит! Одному ему здесь понятная правда!.. Этого нельзя объяснить словами, но это правда... Милый, славный!'
Она покраснела, отвернулась и крепко прижала Соню к себе.
- И когда вам, господа, надоест спорить? - с самоуверенной небрежностью отозвался Молочаев. - Этак вы всю жизнь проспорите... Пойдемте лучше на лодке кататься... Пусть себе каждый живет, как ему вздумается!..
- Святую истину глаголете! - отозвался Семенов и махнул рукой. - Только именно в силу вашего справедливого замечания я на лодке не поеду, а пойду спать.
- И я не могу, сказал Шишмарев, - надо кое-что почитать.
Ланде улыбнулся.
- Вы поедете одни, Марья Николаевна, ибо я тоже иду... Мне нездоровится что-то.
Они ушли.
Когда лодка выехала на середину реки, стало как-то особенно светло и просторно и легко дышать. Соня неподвижно сидела на дне лодки и оттуда смотрела, не отрываясь, на луну.
Вода около лодки казалась черною, тяжелою и бездонною; в темной глубине таился холодный ужас. Марья Николаевна наклонилась через борт, и ей в лицо пахнуло холодным и хищным дыханием глубины. Смутно отразилось ее лицо, казавшееся там бледным и мертвым.
- Ух, страшно! - сказала она, откидываясь.
Молочаев тряхнул головой, засмеялся и запел. Голос, казалось, с вызовом ударился о гладкую мрачную поверхность и отдался где-то далеко на просторе.
- Пароход... - тихо сказала Соня.
Они оглянулись и совсем близко от себя увидели что-то огромное, тяжелое, черное, как бы выросшее из мрака. Черный дым валил колоссальным, подавляющим столбом, пачкая небо и звезды. Красный огонь зорко и хищно смотрел на них.
Слышно было уже, как мрачно и зло бурлила вода.
Резкий медный свист пронизал воздух, наполняя небо, воду, все вокруг и, казалось, даже внутри, и в ту же минуту огромная тень закрыла от них луну, все покрыла мраком, ударила тяжелой и холодной волной и окутала удушливым дымом, смешавшимся с брызгами и волнами взбаламученной глубины. Лодку бросило, ударило, накренило в какую-то страшную влажную бездну, и одну минуту казалось, что они тонут. Но в то же время тень пролетела, луна выскочила и опять остановилась светло и неподвижно над водой, теперь крутившейся и сверкавшей в диком веселье.
- Хорошо! - с восторгом крикнул Молочаев.
- Хорошо! - звонко отозвалась Марья Николаевна, прижала руки к груди и, сверкая молодостью и свежей силой, прибавила: - Сердце так и упало... Я думала, тонем... Смерть!..
- А я не испугалась! - неожиданно и спокойно отозвалась Соня. - Не все ли равно, когда умирать!.. Я не испугалась.
Молочаев с комическим удивлением вытаращил глаза.
- О, Господи... Маленький Ланде! Довольно и одного!..
Марья Николаевна взглянула на него, и он показался ей таким сильным и красивым, что она глубоко вздохнула и засмеялась ему в тон.
- Вы не можете понять Ланде! - возразила враждебно и уверенно Соня.
Молочаев презрительно тряхнул головой.
- Может быть... Еще бы! А зато жизнь, любовь, красоту я понимаю... всем существом своим... Да здравствует жизнь, сила, молодость, красота!.. Марья Николаевна, правда?
Марья Николаевна напряженно вздохнула и со счастливою тоской жадной и ждущей молодости тихо и сильно потянулась.
- Да... правда... - ответила она тихо и странно.
- Ау!.. - дико, страстно и бессмысленно счастливо крикнул Молочаев, и бесконечно далеко понесся над водою его зовущий таинственный крик.
Волны медленно и плавно, блестя и колыхая лунный столб, подымались и опускались вокруг лодки.
XII
В саду было темно и крепко пахло теплой сыростью. Не было видно отдельных деревьев и кустов: они были слеплены в одну глубокую темную массу, в которой тихо и таинственно, неподвижно светились светляки, точно крошечные белые свечечки перед темным престолом ночи.
Молочаев и Марья Николаевна прошли в темноте, нащупывая ногами невидимую твердую дорожку.
- Сядем, - здесь лавочка... - сказала Марья Николаевна, и голос ее резко отделился от напряженной тишины сада.
Они так же ощупью, как шли, нашли скамью и сели рядом.
Белые свечечки по-прежнему тихо светились в глубине мрака. Молочаев наклонился и в мокрой теплой траве нашел и поднял светлячка. Голубоватый фосфорический свет, исходивший из изумрудной бриллиантовой точки, осветил его широкую и сильную ладонь. Марья Николаевна наклонилась, и головы их сблизились в слабом свете.
- Не потух... - тихо сказала Марья Николаевна, точно боясь испугать неподвижно лежавшего и тихо светившегося червячка.
Тихое дуновение ее слов мягко и слабо коснулось щеки Молочаева. Он поднял глаза и в прозрачном свете увидел ее тонкий и нежный профиль и верхнюю часть выпуклой груди.
Что-то мягко и близко упало где-то в траву, и слышно было, как чуть-чуть закачалась ветка. Они вздрогнули и оглянулись. Молочаев осторожно стряхнул светлячка в траву, и снова стало темно и еще гуще пахло теплыми влажными травами.
Мягко вздрогнуло и сладко заныло в груди Молочаева властное таинственное влекущее чувство, и ему показалось, что он слышит напряженные зовущие удары ее сердца. Перед ним смутно белела тонкая склоненная женщина и в темноте казалось, что она далеко; но тонкий раздражающий запах ее тела и сухих волос близко и горячо обдавал лицо Молочаева. Тишина становилась все напряженнее, мрак сгущался, и
