восстании и приезд из Тавриза Гаджи-Джавада и Ага-Ризы, очевидно, помешали им выслать на станцию своих людей за приезжими женщинами.
Младшая девушка еще раз обратилась ко мне с просьбой:
- Пожалуйста, не можете ли вы помочь нам вернуться обратно на русскую территорию?
- Нет, это невозможно, - ответил я. - Мост и таможня уже закрыты.
Начальник почты, пришедший за мною, уложил мой багаж в фаэтон.
- Поедем! - торопил он меня. - Опасность приближается. Хакверди не успокоится, пока не выкинет чего-нибудь. Он организовал крестьян селения Шуджа.
Не отвечая ему, я огляделся по сторонам. Никого уже не было. Захватив свои легкие чемоданы, девушки неуверенно шагали в западную часть Джульфы. Они не знали, куда идут, но люди шли на запад, и они, слившись с течением, шли к неведомой судьбе.
Толпа, к которой они пристали, состояла из восставших крестьян, которые шли осаждать дом, где остановились помещики.
Толпа увеличивалась, видны были и вооруженные.
- Хозяева Шуджи, Гергера и Джульфинской равнины приехали из Тавриза, говорил начальник почты. - Крестьяне восстали. Они прогнали из сел всех представителен помещиков и отказались платить им оброк.
Мы ехали, а впереди слышен был угрожающий гул.
Вдруг послышался выстрел, и немного спустя, мы увидели, как толпа, направлявшаяся на запад, вдруг побежала к востоку и югу.
- Крестьянское восстание не достигло цели! - промолвил начальник.
Все разбежались. Никого уже не было видно.
Опять дождь ледяной струей, напоминавшей распущенные волосы седой старушки, заливал примерзший песок.
Глава крестьянского восстания Хакверди лежал распростертый на мерзлой земле. Он был застрелен из браунинга двоюродным братом помещика ганджинцем Ага-Ризой.
Группа крестьян окружала труп. А помещики, сев в ожидавший их фаэтон, спешили к русской границе, так как крестьяне из Шуджи не оставили бы безнаказанной смерть Хакверди.
Мы проехали. Сгустившиеся сумерки не позволяли видеть даль. Окутанное черными тучами солнце, бросая последние лучи на плетущийся по равнине Шуджа караван верблюдов, медленно скрывалось за горной цепью. Суровый северный ветер, как острый штык царского солдата, вонзался в бока истощенных, усталых людей восставшей страны.
То ли спасаясь от порывов северного ветра, то ли боясь вице-консула Жарского, этого северного охранника, и его вездесущих шпионов, люди, точно черепахи, втягивали головы.
Фаэтон остановился. Кучер спрыгнул на землю. Сошли и мы. Девушки, недавно стоявшие со мной в ожидании автомобиля, лежали замерзшие, в глубоком обмороке.
Долго стояли мы в раздумье. Мы имели полное основание относиться с подозрением к каждой русской женщине, едущей в Тавриз, тем более к девушкам, едушим по вызову царского консула в Тавризе. Но мы не могли их оставить на льду. Что бы ни случилось потом, мы решили взять их в фаэтон. Накрыв их примерзшими плащами, мы тронулись к дому начальника почты, идя пешком рядом с фаэтоном.
Очнувшись в доме начальника и сменив промокшие платья, девушки вместе с женой хозяина вышли в зал. Они впервые видели богато убранную в восточном стиле комнату.
Электричества не было, но зал был освещен очень ярко.
В Иране богатые дома располагают множеством красивых ламп, изящных канделябров, великолепных люстр - изделий Запада, где знают об отсутствии на Востоке электричества.
Кроме большой стосвечевой люстры, висевшей в центре комнаты, на столах были расставлены красивые, как убранная невеста, лампы.
На всей посуде, на лампах, даже на кальяне начальника была надпись по-фарсидски: 'По особому заказу торговца хрусталем Гаджи-Мамед-Джафара'
Наше внимание привлекли развешанные по стенам фотографии вооруженных революционеров - Саттар-хана, Багир-хана и других героев.
Девушки внимательно разглядывали невиданные вещи, делились впечатлениями.
Горничная внесла самовар и поставила на стол. Хозяйка, разлив чай, пригласила девушек к столу.
- Простите, пожалуйста, мы даже не представились вам! - смущенно проговорили девушки, как бы очнувшись от чудесного сна.
Они поздоровались со всеми, назвали себя. Младшую звали Нина, старшую Ираида. Разговор за столом не клеился. Не знали, с чего начать. Молчание прервала Нина и, почему-то обратившись ко мне, сказала:
- Восточные дома внутри гораздо красивее, чем снаружи.
- Это правда, - ответил я. - То же самое можно сказать и о людях Востока: в то время как их внешний вид многих пугает, внутренний их мир красив, богат содержанием и далек от хитростей. Я думаю, что вопреки всему, что вы слышали о Востоке, встретите тут много положительных черт.
Нина поняла мой намек.
- Многие европейцы, - сказала она, как бы оправдываясь, - даже мы сами, знают Восток по сказкам 'Тысяча и одна ночь'. Но это неправильно. Ни о какой стране нельзя судить по легендам или по старым преданиям.
- К сожалению, все знакомятся с Востоком именно по этим материалам. Даже Пьер Лоти*, считающий себя искренним другом Востока, не знает его в достаточной мере. В 1902 году он изъездил 'любимый' Восток, но ограничился лишь повторением слов русского поэта прошлого столетия.
______________ * Пьер Лоти - французский буржуазный романист, известный своими романами о Востоке.
Услыхав слова 'русский поэт', Нина оживленно спросила:
- А что сказал русский поэт о Востоке?
- Красиво сказал, но теперь эти слова потеряли свою красоту.
...склонясь в дыму кальяна
На цветной диван,
У жемчужного фонтана
Дремлет Тегеран...*
______________ * Из стихотворения М. Ю. Лермонтова 'Спор'.
Собственно говоря, многие востоковеды знают Иран именно таким. Сколько бы они ни изучали Восток, как бы ни изъездили его, все же, вернувшись на Запад, ни о чем другом не говорят, как о зеленых куполах, о высоких минаретах, о крытых базарах и открытых кладбищах. Теперь смешно смотреть на людей, изучающих сегодняшний Восток по запискам путешественников или по миниатюрам из древних книг.
Мы все уже отогрелись. Беседа оживилась. Я с Ниной ходил по комнате. В разговоре, обращаясь к ней, я называл ее 'ханум'.
Девушка кокетливо возразила:
- Называйте меня просто Нина, так будет лучше.
- Отлично, - согласился я.
Нина остановилась перед окном и, глядя на темную Джульфинскую дорогу, спросила:
- Почему государство не проводит здесь культурных мероприятий?
- Во-первых, эти места не принадлежат государству. В Иране очень мало государственных земель. Земля здесь находится в руках крупных помещиков и мелких феодалов, которые пользуются слабостью правительства и повсюду укрепляют свою власть. Во-вторых, возможно ли при подобном строе создавать культуру?
- Кому, например, принадлежит вот эта Джульфа?
- Мамедовым из Ганджи, царским подданным. Все строения здесь принадлежат им. Иранскому правительству принадлежит только дом, где помещается таможня, да еще несколько мелких построек, занятых местными учреждениями. Тем же Мамедовым принадлежит селение Шуджа, находящееся в нескольких километрах отсюда, и два маленьких городка Гергер и Алемдар несколько подальше.
- Как же смотрят на это крестьяне?
- Для них безразлично, кто их грабит. Им, пожалуй, даже выгоднее быть под господством русских
