обходиться с Испанией и Савойей, но прежде всего признать английское королевское достоинство Вильгельма Оранского — вот и заложены основы «европейского равновесия». Но на долю бедного, раздробленного немецкого рейха ничего, к сожалению, не осталось. Венский Габсбург жадно смотрит на юго-восток, и испанский посол попал в самую точку, заметив: «Император имеет советников, которые не задаются вопросом: не погибнет ли Германия, когда будут завоеваны жалкие хижины Венгрии?» Так во Франции остался весь Эльзас — и прежде всего древний имперский город Страсбург, внезапно в нарушение мира захваченный французами в 1681 г.
Но один человек всю свою жизнь помнил об этом национальном унижении — бранденбургский принц Фридрих Вильгельм.
Летом 1697 г. внимание берлинского общества привлекла та часть света, которая всегда считалась terra incognita: Россия. До этого каждый в Германии подразумевал под «Востоком» огромное польско- литовское государство, граничащее, в частности, с землями Фридриха III Бранденбургом, Померанией и Восточной Пруссией. Территория, лежавшая восточнее Польши, считалась дикой, полуварварской степью, где жили нецивилизованной кочевой жизнью неизвестные народности. И вот теперь в бранденбургской столице узнали, что 25-летний российский царь Петр I едет с великим посольством на Запад и что путь его пройдет также через Берлин. Какая сенсация! Двор, да и весь город гудит как растревоженный улей; никто не хочет пропустить экзотическое зрелище. 1 мая 1697 г. Софья Шарлотта признает, что она, «как и все другие женщины, очень любопытствует» по поводу русского царя. И добавляет: «Лучше потратить деньги на прием русского царя, чем на то, чтобы посмотреть диких зверей». Четырьмя неделями позже она пишет: «Хотя я и враг нечистоплотности, но любопытство сильнее».
И вот в начале июля в Берлин въехало московское посольство, ожидавшееся с таким напряженным интересом. Но курфюрстина с сыном находились у родителей в Ганновере, проводя там летний сезон. Просчитались и берлинцы — царь ехал как простой член русского посольства, под страхом смертной казни запретив своим людям открывать его инкогнито. Тайна царской личности была известна только бранденбургскому курфюрсту и его министрам. Царь Петр остановился лишь на несколько дней. Никем не узнаваемый, одетый в немецкое платье, он гулял по улицам Берлина, с профессиональным интересом осматривал строительство арсенала и запросто обедал в летней палатке, разбитой в Тиргартене. Затем так же внезапно уехал.
И все же Софья Шарлотта смогла утолить свое огромное любопытство к русскому «чудо-зверю». Царь решил ехать в Амстердам через Ганновер и согласился встретиться с бранденбургской курфюрстиной в Коппенбрюке, в четырех милях от Ганновера. Так Софья Шарлотта и ее сын Фридрих впервые увидели «чудо-зверя», русского царя.
Рандеву началось с осложнений: Софья Шарлотта привезла с собой мать, курфюрстину Софью Ганноверскую, и братьев, а Петр, смущенный высокими особами, целый час укрывался в деревне. Наконец камергеру царя Лефорту удалось уговорить его явиться в зал, где между тем накрыли праздничный стол. О том, что произошло дальше, Софья Шарлотта весьма интересно рассказывает в своем письме от 17 июля 1697 г.:
«Матушка и я прежде всего сделали царю комплименты, на которые он велел ответить господину Лефорту. Сам он очень стеснялся, держал руки перед лицом и произнес по-немецки: „Я не могу говорить!“ Но мы быстро приручили его, усадив за стол между моей матушкой и мной и усердно беседуя с ним. Иногда он отвечал сам, иногда с помощью двух переводчиков. Все, что он говорил, было очень верно, какого бы предмета это ни касалось. Моя матушка задала ему множество вопросов в своей оживленной манере, и он на все без исключения очень быстро ответил. Я была удивлена тем, что беседа его не утомляет, так как слышала: в России этого не любят. Что касается судорог лица, гримас, я представляла их себе гораздо более сильными. Вполне очевидно, он не имел воспитателя, учившего его опрятно есть. Но во всем своем существе он имеет нечто столь естественное и непринужденное, что мне очень нравится! Прошло совсем немного времени, и он уже чувствовал себя у нас совсем по-домашнему: велел принести огромные кубки и каждому налил по три-четыре раза, говоря, что делает это в честь общества. Я распорядилась спеть для него, желая посмотреть, какое у него при этом будет лицо. Царь сказал, что пение ему понравилось, особенно Фердинандо (итальянского певца курфюрстины. —
И все же потом Петр танцевал с одной юной дамой. Царь обхватил нежную талию фрейлины так неуклюже, что она скорчилась от смеха. Сам он был удивлен «ребрами немецких дам, чертовски твердыми и находящимися не в горизонтальном, а в вертикальном положении». Русский царь ничего не знал о китовом усе парижского корсета.
Один из присутствующих смотрел на все это сверкающими от восторга глазами и с открытым ртом. Это был Фридрих Вильгельм, бранденбургский принц. Царь из далекой России нравился ему сверх всякой меры. Вот это парень! Его грубое поведение, непонятная суть, дикий, властный взгляд, твердые кулаки, его манера выпивать стакан до дна, а потом разбивать его об стену за спиной — все это было во вкусе Фридриха Вильгельма, не выносившего женственных манер своего двора. Если в русских гостях ему что-то и не нравилось, так это их нечистоплотность — они боялись воды и мыла как черта и садились за стол с немытыми лапами. Но все это он забыл, когда царь Петр после танцев позвал своего шута, корчившего рожи и передразнивавшего гостей. А когда царь схватил огромную метлу и с ее помощью выгнал дурака из зала, Фридрих Вильгельм хохотал до слез, хлопая себя по бедрам. Вот так шутка! Такого дурака он тоже сможет завести, когда станет королем!
Осенью 1697 г. Софья Шарлотта вернулась с сыном в Берлин. Через несколько недель, в ноябре, разразился скандал, потрясший монархию до основания: Эберхард фон Данкельман, советник Фридриха III, уже два с половиной года занимавший пост бранденбургского премьер-министра, был смещен.
54-летний Данкельман, происходивший из Нассау, уже тридцать пять лет входил в узкий круг берлинского двора и еще при Великом курфюрсте был возведен в высокие придворные чины. При Фридрихе III он стал членом Тайного совета, в 1692 г. — обер-президентом города Клеве, а 2 июня 1695 г. был официально назначен обер-президентом Берлина, что фактически соответствовало уровню бранденбургского премьер-министра. Четырьмя неделями позже он вместе с графом Доной выработал инструкции по воспитанию семилетнего принца. Данкельман, дисциплинированный и ответственный чиновник, человек крайне суровых правил (его никогда не видели смеющимся), вершил государственные дела железной рукой. Фридрих III бесконечно доверял ему, сожалея, правда, что тот отнюдь не выказывал склонностей к подобострастию, а говорил с ним как учитель с учеником. Под руководством Данкельмана были учреждены Берлинская академия искусств и университет в Галле. Конечно, сравняться со своим владетельным господином в расточительности Данкельман не мог: на учреждение нового университета Фридрих III выделил жалкие 3500 талеров, а на его торжественное открытие в июле 1694 г. — 20 тысяч.
Самоуверенность Данкельмана не знала границ. Он постепенно сумел назначить своих шестерых братьев на главные государственные посты. В Берлине язвительно говорили о «плеяде Данкельманов», всех себе подчинившей. Количество завистников все увеличивалось. А Данкельман, презиравший дворцовую камарилью, не давал отпора интриганам, окружавшим курфюрста лестью. В конце концов клевета на премьер-министра сыграла свою роль. Фридрих III, с трудом выносивший уверенное поведение премьер-министра, в момент раздражения выкрикнул: «Данкельман хочет играть роль курфюрста! Я покажу ему, кто здесь хозяин!» Наконец, придворные интриганы подбросили курфюрсту медаль, изображавшую семерых братьев в виде созвездия над столицей. Фридрих был вне себя от ярости. Не помогла и надпись, отчеканенная на медали, — слова верности семи братьев, в которой они клялись ему, курфюрсту.
Немилость курфюрста не долго оставалась тайной, и Данкельман 27 ноября 1697 г. попросил об отставке, которую, хоть и в милостивой форме, немедленно получил. Через две недели, вечером 10 декабря,
