Люстгартен тогда по праву носил свое имя.[3] Согласно желанию бабушки Фридриха Вильгельма, Луизы Генриетты, родившейся в Нидерландах, придворный архитектор Мемхардт превратил на голландский манер землю возле берлинского дворца в огромный декоративный сад, окаймленный вишневыми и миндальными деревьями. В этом маленьком раю и перебесился принц. Сбегая каждое утро по каменной лестнице, украшенной скульптурами, он попадал в так называемый Верхний сад, представлявший собой множество тенистых арок с мраморными статуями и фруктовый сад, где на деревьях красовались прелестные домики для птиц. Это было идеальное место для игры в прятки. А в двух шагах отсюда, у воды, колоннада лип предваряла Нижний сад с его дендрарием и оранжереей, вмещавшей шестьсот апельсиновых деревьев. Няньке-фрейлине приходилось изрядно побегать, чтобы доставить принца во дворец, — громко протестуя, он убегал в огород, где росли самые разные травы и овощи. Эту часть Люстгартена принц и его товарищи по играм особенно любили. Меж овощных грядок располагались в форме звезды восемь искусственных каналов. Здесь можно было вволю бултыхаться в воде, всласть покидаться «омлетиками», как называли берлинские мальчишки эти омерзительные сгустки грязи.
Обернувшись к дворцу, Фридрих Вильгельм мог видеть рабочих на деревянных лесах. По указанию курфюрста архитектор Андреас Шлютер продолжал строительство. Как завороженный следил маленький принц за резкими, но отточенными движениями берлинских каменщиков и штукатуров. Все утро, бывало, он проводил рядом с ними, не отрывая глаз от их рук. А во второй половине дня, отправляясь с матерью на чаепитие в павильон, построенный Мемхардтом в 1650 г., он мог забраться на самый верх и оттуда увидеть лежащий у горизонта Шпандау — город и крепость.
Принц, отправляясь с гувернанткой на прогулку по бранденбургской столице, обходил ее за час. Берлин едва ли насчитывал 25 тысяч жителей. Ядро города в то время составляли три района: основанный в 1660 г. Фридрихсвердер, заложенный в 1674 г. Доротеенштадт (названный по имени второй жены Великого курфюрста; через него проходила широкая улица Унтер-ден-Линден) и только что созданный Фридрихштадт — он начал расти в 1688 г. и к 1695-му, когда Фридриху Вильгельму было семь лет, состоял из трех сотен домов. Возвращаясь во дворец «улицей под липами», слева можно было увидеть грандиозную стройку, где архитектор Жан де Бод возводил для армии курфюрста роскошное квадратное здание арсенала. Далее располагался дворцовый мост, построенный из пирнского песчаника в 1692 году инженером Кайаром. Берлин, в котором Фридрих Вильгельм провел первые годы жизни, перешагнул сельские рамки. Город превращался в подлинную столицу.
Новый курфюрст, Фридрих III, многое сделал для Берлина. Уже при Великом курфюрсте, в 1679 г., установили первые фонари, правда, только на углах больших площадей. Затем фонарями освещались и почти все городские улицы. Предместья Берлина тоже планомерно улучшались: во Фридрихсфельде (бывшем Розенфельде) и в Шёнхаузене возникли небольшие летние резиденции, в Потсдаме разбили великолепный парк. Даже борьба с тогдашней неимоверной грязью на улицах велась успешно. Прежде горожане спокойно выливали помои на немощеные улицы, а гулявшие там свиньи, визжа и отпихивая друг друга, рылись в объедках. Во времена Великого курфюрста попасть на дворцовый праздник сухим и чистым, в блестящих ботинках и белых чулках было практически невозможно. Берлинские мальчишки получали поистине королевское удовольствие: они потешались над высокопоставленными дворянами и горожанами, уберегавшими драгоценные наряды от смрадной грязи, шествуя по улицам на ходулях. Ведь в некоторых местах грязь доходила почти до колен (а могла бы доходить и выше, если бы крестьян, возвращавшихся с рынков, не заставляли вывозить берлинскую грязь на опустевших телегах). Теперь, при Фридрихе III, каждого домовладельца обязали вымостить улицу от его дома до середины проезжей части. Одновременно в городе запретили содержать и откармливать свиней. А уличные старосты получили из городского совета строгий наказ: «Каждому, кто выбросит сор из дворов и стойл на улицу, забросьте этот мусор в его дом!» И это помогло. Вскоре по улицам Берлина стало возможным ходить с сухими ногами и даже в туфлях и шелковых чулках.
Между тем принц Фридрих Вильгельм продолжал расти. Страшные детские болезни того времени, зачастую приводившие к смерти, миновали его. Все больше он привыкал к тому, что всегда и во всем бывает прав. 29 декабря 1692 г., когда мальчику было четыре года, гувернантка мадам де Монбель, изгнанная из Франции с другими гугенотами и нежно заботившаяся о своем воспитаннике, попыталась отобрать у него усеянную кнопками и шипами обувную пряжку старинного серебра. Принц затопал ногами и, прежде чем ему успели помешать, проглотил эту довольно крупную вещь. Гувернантка закричала; оповещенная о происшествии Софья Шарлотта упала в обморок. Вечером сообразительные доктора дали мальчику сильное слабительное. На следующий день сверкающая первозданной свежестью пряжка вышла естественным образом (а потом долгие годы хранилась в Берлинской кунсткамере как «отечественная достопримечательность»). Годом позже измученная гувернантка обещала кривлявшемуся принцу лишить его завтрака. Фридрих Вильгельм мгновенно распахнул окно, забрался на подоконник, сверкая глазами и угрожая спрыгнуть с четвертого этажа, если тотчас же не получит завтрак. И что же произошло? Разумеется, бледная как смерть прислуга тут же накрыла на стол. Никто во дворце и не помышлял о том, как бы наказать мальчишку, хорошенько надрать ему задницу. Драчливый мальчишка бесстыдно пользовался мягкосердечностью женской половины дворцовой челяди; ему явно не хватало строгого мужского воспитания.
У этого маленького принца обнаружились и другие черты характера, вызывавшие удивление и пересуды. Он не только восхищался работой каменщиков и плотников, а проявлял также горячий интерес к лошадям, коровам, свиньям: хотел знать, чем их кормят и поят, как их чистят и скоблят, — то есть имел совсем не королевские увлечения. А кроме того — и это, пожалуй, было в нем самым необычным, — мальчик с ранних лет начал выказывать неприязнь к пудре и парфюмерии, к косметике любого вида и буквально рвался купаться. Двор немел и лишь качал париками — как же еще он мог отреагировать на эти выходки? В XVII и XVIII веках о мыле и чистоплотности еще не было известно. Господствовала пуховка для пудры, а ежедневное омовение лица и рук считалось экзотикой.
В кого же уродился этот мальчишка? От кого маленький бранденбургский принц получил странные, поразительные свойства своего характера?
Конечно, от деда, Великого курфюрста, имя которого он носил. Это его «горячая кровь» передалась внуку, о чем позже писал Фридрих Великий. Фридрих Вильгельм унаследовал также властолюбие деда, его необузданное упрямство, чудовищную самоуверенность, способность мгновенно впадать в бешенство, возненавидеть и полюбить.
Однако не стоит забывать и о бабушке (хотя вспоминают ее нечасто) — Луизе Генриетте, урожденной принцессе Оранской, первой жене Великого курфюрста. Она вышла замуж и оказалась в Берлине в 1646 г., за два года до окончания Тридцатилетней войны. И как бы счастливо ни протекала супружеская жизнь Луизы Генриетты, она не могла забыть свою нидерландскую родину — в том, что касалось благ цивилизации, Нидерланды очень сильно отличались от бедного, разоренного Бранденбурга. Двадцать один год Луиза Генриетта была женой курфюрста и образцовой матерью для жителей Бранденбурга, Померании и Восточной Пруссии. Но все же она так и осталась голландкой.
В эпоху фаворитизма и беспринципной фривольности, победившей тогда все королевские дворы, Луиза Генриетта стала олицетворением супружества, основанного на верности и любви, — то же достоинство мы найдем и в ее внуке. Мы увидим, что Фридрих Вильгельм следовал (конечно, совершенно бессознательно) примеру своей бабушки — ее упорной приверженности всему традиционному, самобытному, ее решительному неприятию всего модного. Луиза Генриетта, например, последовательно пренебрегала французскими нарядами и ввела при берлинском дворе простой голландский стиль. Она обладала сильной волей и всегда очень хорошо знала, чего хочет. Великий курфюрст часто советовался с ней по вопросам политики. Иногда, раздраженный ее встречными доводами, он даже приходил в бешенство и спрашивал: кто, собственно, носит княжескую шапку («Правьте вы, мадам!» — крикнул он однажды, швырнув шапку на пол). Ту же неуемную, доходящую до упрямства энергию мы встретим и во Фридрихе Вильгельме. Его бабушка-кальвинистка была набожной и твердой в своей вере, любила в христианстве положительное, оптимистичное, сильное начало, была далека от религиозного ханжества. Написанный ею протестантский церковный хорал «Иисус, моя вера» поют и сегодня. И в короле-солдате мы видим человека, преданно любящего Всевышнего: детская вера в Господа на небесах всегда оставалась путеводной нитью всей его жизни.
Луиза Генриетта Оранская первая приобщила берлинцев и бранденбуржцев к голландской
