стонущих кейсов, а транспорт отзывается белым шумом и тошнотворные запахи города тащатся за ним по пятам… он смотрит вверх, на уцепившееся за гребни зданий утреннее солнце, издевательское, недосягаемое и почти невидимое глазу сияние золота. И говорит себе, как обычно, на одном и том же месте, в одно и то же время:
– Я ненавижу этот ебаный город.
Несмотря на архитектурное величие и историческую претенциозность, Гранд-авеню – всего лишь скопление конторских шкафов. Их притиснули друг к другу и подровняли – неумолимо, едва ли не бесконечным рядом. В шкафах этих можно отыскать рекламные агентства, бизнес-консультантов, тайные потогонные мастерские, модных программистов, финансовые пирамиды, инвестиционные фонды, скромные мечты и большие надежды, начальство и поденщиков, пластиковые кафе и анонимные свидания, бухгалтеров, адвокатов, акробатов и хиромантов, коммерсантов и шарлатанов, системных аналитиков, торговцев косметикой и биржевых воротил. Это спортзалы абсурда и безумные балаганы несбывшихся стремлений.
Все это и многое другое есть на Гранд-авеню. Но самое главное – здесь имеются издатели, целая головокружительная череда издателей. У кого-то – лишь табличка на двери, кто-то – винтики в огромных мультимедийных империях; некоторые запускают на орбиту великие имена, а некоторые несут ответственность за Сидни Шелдона. И все они цепляются за адрес на Гранд-авеню.
Издатели просачиваются на Гранд-авеню, как личинки термитов. Сотни их таятся в лабиринте комнатенок и коридоров, что подстерегает вас за мрачными эдвардианскими фасадами: они плещутся в своем словесном болоте, взбалтывают грязь, размножаются в неволе. Здесь копятся высоченные стопки рукописей и необозримые курганы гноящейся бумаги. Здесь, сопя друг другу в затылок, дамы без макияжа и господа без вкуса к одежде острыми редакторскими карандашами черкают, черкают, бесконечно черкают многотомные излияния самого эгоистичного существа на свете – писателя.
Вот оно – брюхо зверя, изъязвленный желудок национального книгоиздания, и Эдвин де Вальв, что пересекает сейчас Гранд-авеню, направляясь в свою каморку в издательстве «Сутенир Букс Инкорпорейтед», – лишь мелкая клякса в болотной трясине.
«Сутенир Инк.» – почти на вершине пирамиды. Конечно, не чета кому-нибудь из Кабального Клана, не «Бэнтам» или «Даблдей», но все же на голову с плечами выше мелких издательств. Разумеется, Джон Гришэм или Стивен Кинг ему не по зубам, зато найдется какой-никакой Роберт Джеймс Уоллер. Раз в квартал «Сутенир» издает подробный каталог не книг, а «наименований» (это профессиональный термин, книги утоптаны до самой своей неуловимой сути) – от гастрономических причуд знаменитостей до сорокафунтовых готических романов о вампирах. «Сутенир» ежегодно выпускает более двухсот пятидесяти наименований. Окупается не более половины расходов, больше трети книг идет в убыток, а небольшой остаток приносит прибыль. На топливе этих волшебных наименований, этих редких доходных бестселлеров работает вся разветвленная система. В американском издательском мире «Сутенир» считается экономически стабильным.
Хотя основное направление «Сутенира» – нон-фикшн и жанровые романы, иногда – в основном случайно – проскакивают и подлинные шедевры: продираться сквозь утомительную и перегруженную эзотерикой скучищу настолько тяжко, что вы понимаете – вот она, Большая Литература. Именно «Сутенир» первым опубликовал «Название тюльпана»: действие этого «интеллектуального детектива» происходит в средневековом женском монастыре в Бастилле, а главный герой – средних лет математик, ставший семиотиком. Автор, средних лет математик, ставший семиотикой, ворвался однажды в «Сутенир», швырнул свой здоровенный манускрипт, словно перчатку, и объявил сие творение вершиной «постмодернистской гипераутентичности». И ринулся прочь из комнаты – навстречу профессиональной карьере автора афоризмов и основного докладчика (афоризм – пятьсот долларов, доклад – шесть тысяч). И это – несмотря или, возможно, благодаря тому, что за всю жизнь его не посетила ни одна светлая мысль. Все-таки книгоиздание – очень странная область. Как однажды сказал Рэй Чарльз: «Ни один сукин сын не угадает, что же их проймет».
Именно в этот мир, в эту постмодернистскую, гипераутентичную реальность только что вошел наш Эдвин де Вальв.
В «Сутенире» Эдвин служит уже больше четырех лет – с тех самых пор, как отказался от первоначального плана стать профессиональным бонвиваном. (Оказалось, в этой категории почти нет вакансий.) Эдвин работает на четырнадцатом этаже дома номер 813 по Гранд-авеню, в Отделе Нон-фикшн. Сегодня, как обычно, Эдвин остановился купить две чашки кофе у киоска Луи («Хот-доги и Пикули от Луи»). Большинство редакторов «Сутенира» предпочитают более изысканные и модные кофейни, но не наш Эдвин. У него грубый вкус простого человека. Да, Эдвин пьет самую обычную «Яву» Луи, а не какую-нибудь обжаренную вручную смесь из «Кафе Круассан». Этот парень любит настоящий кофе, без причуд. Он бросает деньги на прилавок и говорит:
– Сдачи не надо.
– На латте-моккаччино вам корицу или белый шоколад с миндалем? – интересуется Луи. Обслюнявленная сигара во рту, двухдневная щетина на подбородке(-ках).
Последние четыре года каждый божий день, кроме выходных, Эдвин останавливается у киоска Луи, а Луи так ни разу его и не вспомнил.
– Мускатный орех и корицу, – устало говорит Эд, – и щепотку сушеного шафрана. Пены побольше.
– Минуточку, – кивает Луи, – одну минуточку. В вестибюле 813-го дома по Гранд-авеню звуки неожиданно затихают: эхо шагов, далекий гул лифта, шорох сотни грядущих инфарктов. И все. Смолк белый шум транспорта. Смолкла городская симфония кимвалов.
Только здесь, на Гранд-авеню, можно вздохнуть хоть с каким-то облегчением.
Лишь спустя несколько лет Эдвин обнаружил, что на самом деле он работает на тринадцатом этаже. Официальный адрес «Сутенир Инк.» – кабинет 1407 – не вполне соответствовал действительности. Эдвину открылось это в лифте, когда он рассеянно заметил однажды, что в начале двойного ряда кнопок в паре стоят нечетные и четные числа (1—2, 3—4, 5– 6…), а наверху панели наоборот – четные и нечетные (…16 —17, 18—19, 20—21). И только потом, мысленно пробежав по всему ряду чисел, он понял: цифра 13 отсутствует. Это все испортило и разрушило весь порядок. «Сутенир» располагался не на 14-м, а на 13-м этаже. Когда Эдвин упомянул про эту странность, редакторы не обратили внимания, только специалист по оккультизму слегка побледнел.
Держа две чашки кофе (а нам бы тут не грех поинтересоваться, для кого вторая), Эдвин плечом толкнул стеклянную дверь офиса и боком вошел в мир слов. В мир слов и лихорадочного шелеста бумаг, в мир, где оказываются выпускники филфаков – они подавали такие надежды, а теперь редактируют грамматику, испещряют пометками рукописи, черкают и мечтают, что когда-нибудь откроют окно, шагнут в него и упадут вверх, в облака, в золотую кайму света на вершине города, в самую высь, куда тянутся лишь лучи солнца… А пока им надо редактировать книги, сочинять аннотации, ходить по длинным зеленым коридорам под флуоресцентными лампами, делать фотокопии, успевать к сроку, размахивать садовыми ножницами,
