кони военачальников. Остановилось войско. Чжу Юаньчжан посмотрел на небо – бездонное и синее, с пронизанными светом белыми облаками. К небу тянулись деревья в драгоценном убранстве из нежной листвы. Ближе к земле равномерными волнами вздымались черепичные крыши, и плыли, вцепившись как в гребень волны, яркие от разноцветной глазури полульвы-полусобаки – стражи домов. Чжу Юаньчжан перевёл взгляд на людей: кузнецов и каменщиков, переплётчиков, чиновников, ткачей, фарфористов. Трудно было разглядеть выражение лиц. Люди стояли, сбившись в толпу, одетые в тёмные будничные халаты и куртки. Но он знал, что в груди у каждого своя боль и свои страдания, свои надежды на избавление. И он стал говорить.[14]
– В то время, когда небесная сфера вращается своим чередом, Срединная равнина пылает гневом, – проговорил Чжу Юаньчжан негромко. – Император-мэнгу со своими приспешниками погряз в бесчинствах и потерял путь, по которому следует вести за собой подданных. Жестокие и бесчеловечные чиновники обижают народ. Поэтому люди отошли от них и в душе возмутились.
Чжу Юаньчжан говорил, и голос его усиливался и креп, делался всё уверенней и всё громче.
– Я, простолюдин из бедной деревни, выдвинут войсками, чтобы освободить страну, создать устои государства и спасти народ. Почтительно приняв мандат Неба на управление Поднебесной, я посылаю войско на Север, чтобы изгнать захватчиков из Даду и восстановить величие Срединной империи.
«У захватчиков не бывает удачи, которая длилась бы больше ста лет» – такой завет оставили нам наши предки, и ты, народ, начертай в своём сердце эти слова.
Цибао смахнул со стола брусочки туши и кисти.
– Ванлу, Мисян, садитесь, пожалуйста.
– Сядем, но только после тебя.
Втроём они уселись вокруг стола и принялись молча смотреть друг на друга. После первых объятий и криков ещё во дворе все слова куда-то девались, или, может быть, не придумали люди таких ярких слов, чтоб передать охватившую радость.
Циновка на двери отъехала в сторону, и в комнату заглянул Гаоэр. Он знал о случившемся. Кто, как не он, провожал Цибао к воротам, когда прибежали сказать, что какие-то незнакомые люди настойчиво спрашивают младшего господина. Гаоэр явился, чтобы узнать, не пора ли заваривать чай, но вопросов задавать не стал, а постоял немного и вышел, бормоча про себя: «Таращатся, словно художники, когда собираются нарисовать портрет».
Мисян извлёк из короба горностая и посадил на колени Цибао. Цибао смущённо уткнулся в шелковистую шёрстку зверька и снизу вверх, улыбаясь, смотрел на братьев.
Вместе, они были вместе. Позади остались пять лет разлуки, когда тосковали они друг о друге, не зная, кто жив, а кого уже нет. Наступил, наконец, счастливый день. Они живы, они вместе. Каждого можно расспросить, как прошли для него эти годы и что собирается делать дальше. Даже то, что они могли обращаться друг к другу по имени, казалось им чудом.
– Опять молчат, – не выдержав, проговорил вслух Гаоэр. На этот раз он явился с подносом, на котором дымились три чашки чая и лежало печенье толщиной с бамбуковые листочки.
– Разве мы молчим, скажи-ка, Ванлу? – удивлённо развёл руками. Мисян. – По-моему, мы тарахтим, как трещотки зеркальщиков, и через каждое слово произносим драгоценное имя нашего брата.
– А я всё твержу «Ванлу» и «Мисян», – весело крикнул Цибао.
Все рассмеялись.
– Я верю, – перестал вдруг смеяться Ванлу, – что наша дружба, надёжная, как этот бамбук, останется с нами до конца жизни.
Ванлу поднялся, достал из рукава бамбуковую дощечку и, подержав на ладони, медленно опустил на стол.
– До конца жизни, – произнёс, вставая, Мисян и положил рядом с дощечкой Ванлу свой обломок бамбука.
– И я до конца жизни! – крикнул на ходу Цибао. Он подхватил Сяньсяня и бросился к стоявшей в углу шкатулке, чтобы тут же вернуться и присоединить к талисманам братьев свой талисман.
Дощечки легли одна под другой. Разорванные линии, наведённые пять лет назад сажей и клеем, соединились.
Ванлу, Мисян и Цибао положили руки друг другу на плечи – не имело значения, что Цибао намного был ниже, чем двое других. В скором времени им предстояло расстаться. Уйдёт отвоёвывать Север с войсками «Красных повязок» Ванлу. С труппой странствующих актёров покинет город Мисян. Дощечки последуют за своими владельцами. Цибао будет жить дома, и его талисман вернётся в шкатулку. Но в памяти братьев навсегда сохранится тот день, когда лежали дощечки вместе и летел широко и вольно, как положено ветру, знак их дружбы и верности – иероглиф «фэн».
Примечания
1
Даду – старинное название Пекина.
2
Великая китайская стена – самое крупное в мире оборонительное сооружение.
3
Восстание против монгольского ига в Китае подняли в 1351 году крестьяне, согнанные на строительство дамбы.
4
1355 год.
5
