гостей.
Таков был и новый дом Зотова. Но хозяин очень любил его и гордился им, как царским «преславным» подарком.
В течение дня, предшествовавшего помолвке «всешутейшего», царь отдал несколько новых распоряжений относительно назначенного вечером конклава. Он распорядился, чтобы все приглашенные явились кто в польском, кто в испанском, кто в старонемецком, кто в турецком платьях; для этого он приказал через курьеров оповестить всех званых особыми повестками: «Позвать вежливо, особливым штилем, не торопясь, того, кто фамилией своей гораздо старее черта». Другому кому он прислал иную повестку: «Того бы не забыть, кто пятнадцать дней чижика приискивал, да не сыскал; не знаю и того, может ли он и то сыскать, куда он устремляется и куда гости призываются и торжество приготовляется»…
Меншиков явился еще раз к царю после своего доноса, но не был принят.
Царь спешно составлял пригласительные повестки, и князь понял, что Петр этой невинной забавой хочет затушить свое душевное волнение, свою сердечную печаль.
В несколько тревожном настроении духа бродил Меншиков по залам зотовского дома и рассеянно отвечал на обращаемые к нему вопросы.
Среди присутствующих был и вновь прибывший в столицу Телепнев с Натальей Глебовной, давно уже вышедшей за него замуж. Телепнев приехал хлопотать о своих делах по вотчине и получил утром еще – очевидно, тотчас после разговора царя с Меншиковым – приглашение на вечер: царь узнал накануне от Зотова, что Телепнев жил одно время в усадьбе у Стрешнева.
Наталья Глебовна очень изменилась с тех пор: она пополнела, приобрела хороший свежий румянец, и глаза ее уже не выражали какой-то забитости, испуганности и робкой покорности судьбе, а светились довольным, радостным чувством любви к тому, кого она с детства любила и с кем разлучила ее в молодости злая судьба.
Наконец явился царь.
Он был одет в своем излюбленном батальном наряде: в зеленом кафтане с небольшими красными отворотами; на ногах зеленые чулки и старые изношенные башмаки; в правой руке палка, под мышкой старая шляпа.
Он был весел, но лицо его судорожно подергивалось, и он искал кого-то глазами.
Подозвав к себе Зотова, император тихо спросил его:
– А Гамонтовой нету?
– Она в другой комнате. Жалуется на недужество.
– Скоро мы ее вылечим, – загадочно сказал царь. – Позови-ка мне Телепнева.
Когда Телепнев подошел к нему, царь спросил его:
– Знаешь ли ты некую Марью Даниловну Гамонтову?
Телепнев вздрогнул.
– О, государь! – воскликнул он. – С сею Марьею Даниловной Гамонтовой, сиречь Гамильтон, привел меня случай встретиться в усадьбе покойного Никиты Тихоныча, и самая смерть его…
– Добро, – прервал его царь, – ты сядешь за столом насупротив нее, а до стола сделай так, чтобы она тебя не видела.
Зал, наполненный гостями, имел очень красивый вид, благодаря пестроте костюмов, в которые облеклись гости.
Пир начался по обычной программе. Среди говора и шума князь-папа принимал поздравления с помолвкой и пил, как бездонная бочка, отчего глаза его усиленно слезились и мигали.
Наконец, после миновеи и прочих танцев, в которых Марья Даниловна не принимала никакого участия по нездоровью, все направились к столу.
Она хотела уехать, но царь настиг ее в отдаленной комнате и не допустил до этого.
– Машенька, – сказал он ей, глядя на нее с затаенным сожалением, – я не узнаю тебя ныне. Краска сошла с лица твоего, и губы побледнели.
– Я уже сказала тебе, что мне недужится.
– До сей поры?
– До сей поры, государь, – сухо ответила она.
– А жаль, поелику непременно настоит тебе еще отбыть стол.
Но она взмолилась.
– Не неволь меня, государь, того неможно мне сделать.
– Я не пущу тебя, – твердо проговорил он. – Принудь себя. Без тебя мне и пир не в радость.
Она знала его упрямый характер и знала, что бесполезно сопротивляться далее.
– Хорошо, – сказала она, резко передернув плечами. – Пусть будет так, коли иначе быть не может.
Он повел ее к столу.
Садясь на свое место, по левую от Петра руку, она подняла глаза и так вздрогнула, что все обратили на нее внимание.
С самого прибытия на вечер она отыскивала Телепнева, но, не видя его среди гостей, решила, что его не будет, и мало-помалу успокоилась.
И вот он сидит теперь перед Марьей Даниловной, вместе с ее бывшей «хозяйкой», Натальей Глебовной.
Смертельная бледность покрыла ее лицо, и, шатаясь, опустилась она на скамью.
Лицо царя перекосилось.
Если он и таил до сих пор долю сомнений относительно ее виновности, то теперь эти сомнения развеялись.
– Что с тобой? – насмешливо спросил он. – Все от недуга или ты так испугалась Телепнева?
– Чего мне его бояться, – оправившись несколько, тихо ответила она.
– И я думаю, нечего. Мужчина он не страшный, а даже, наоборот того, с лица зело красивый. И жена его зело прекрасна.
Телепнев и Наталья Глебовна поздоровались с ней издали наклонением головы; она ответила им, но не смела взглянуть им в глаза и сидела ни жива ни мертва.
Пир продолжался.
Ели исправно, пили еще больше.
Царь, по-видимому, был в духе.
Первая часть ужина прошла, как проходила всегда – в смехе, шутках, болтовне. Никогда еще Петр не был так оживлен и внимательно любезен к Марье Даниловне, как в этот вечер. Она стала успокаиваться и понемножку приходить в себя, изредка рискуя поглядывать по сторонам и перед собой, следя за Телепневыми. Но они очень были заняты друг другом и, когда их первое изумление при виде Марьи Даниловны, сидящей рядом с царем и пользующейся его необычным вниманием, прошло, они перестали обращать на нее внимание.
Трапеза продолжалась.
Адмирал Апраксин уже заливался слезами – знак, что было уже много выпито. Меншиков упал замертво, и во круг него суетилась свояченица, оттирая его спиртом.
На другом конце стола разгоралась ссора между Зотовым и одним из гостей.
Зотов требовал к себе почтения, а тот, напившись, дерзил ему:
– Какой ты есть папа? Ты не князь-папа, а бездонная дыра! Лей в тебя, что на каменку, – говорил ему непочтительный гость.
– Грустно сие, ах как грустно! – заговорил, заливаясь слезами, Апраксин. – Выпито много, а веселье уходит, и тоска гложет сердце.
Рядом кто-то клялся в дружбе, уверяя соседа, что давно уже любит его.
Царь смеялся, прислушиваясь ко всему этому шуму, и любовался Марьей Даниловной, у которой под влиянием вина появился румянец и глаза слегка заблестели.
Никогда еще она не казалась такой обаятельной и соблазнительной.
Но железная воля царя влекла его к задуманной им цели.
Стали подавать сладости, а вместе с ними и крепкие заморские вина.
Марья Даниловна решительно отстранила свой кубок от лакея, который по знаку царя не переставал
