кто-то смотрит.
Смотрит пристально и недобро.
«Ты чего, парень, а? Кому тут на тебя смотреть, разве продавщице не понравился?» — мысленно урезонил Вороненок сам себя, но и после этой отповеди ощущение не пропало.
Продавщица явно ни при чем — обратив к торговому залу свой объемистый зад, она наслаждалась беседой с уборщицей. Долетали слова:
— Хосе-Альберто… Мануэлла… Мейсон… — шло обсуждение нескольких сериалов сразу, и до одинокого покупателя никому дела не было.
Но ведь кто-то только что на него пялился!
Сашка вновь, уже медленнее, осмотрел витрину.
Единственным потенциальным источником «нехорошего взгляда» была мороженая щука, но ее глаза имели положенный мертвой рыбе вид подернутых пленкой жестяных кружочков и никаких флюидов не испускали.
— Блин, бред… — раздосадованно пробормотал Сашка и вдруг обозлился на эту щуку, а еще сильнее на себя самого: совсем уже сдурел среди своего экологически чистого продукта! И из чувства противоречия он громко крикнул:
— Девушка! Тут в отделе работает кто?
Пятиэтажный дом, в котором Воронков жил после гибели родителей, был продуктом той эпохи, когда в каждом городе ударным темпом возводили «свои Черемушки».
Как ни странно, у этой пятиэтажки имелся лифт во внешней остекленной пристройке, прозванной в народе «градусником».
Но хрущоба, с лифтом или без лифта, от этого не перестала быть хрущобой.
Именно благодаря последнему обстоятельству, обменяв двухкомнатную квартиру, где он жил с детства, на однокомнатную здесь, Сашка смог на доплату похоронить после автокатастрофы родителей. И еще отдать деньги за вторую разбитую машину…
Оставшийся целым и почти невредимым другой участник столкновения оказался каким-то деятелем в какой-то бригаде. Не настолько мелким, чтоб братва ему сказала «твои проблемы — ты решай», но и не настолько крутым, чтобы сделать широкий жест и отпустить Воронкова «с миром».
Переться на самый верх пешком не хотелось, и поэтому Сашка нажал на кнопку около забранной решеткой железной двери. Наверху что-то лязгнуло, брякнуло, но лифт, висящий где-то этаже на четвертом, двигаться не пожелал.
Пришлось все же подниматься на своих двоих, причем, не иначе в издевательство, когда Сашка добрался до середины пути, лифт как ни в чем не бывало взвыл и поехал вниз.
«Ну, все не слава богу!» — раздосадованно думал он, ковыряя ключом заевший замок, и, открыв дверь, убедился в справедливости своих мыслей. Крохотный коридорчик не мешал взгляду сразу окинуть чуть не всю маленькую квартиру разом и отметить новую деталь пейзажа: темное пятно на потолке в углу комнаты. По краям пятна шла подозрительного желтоватого цвета кайма, а по обоям вниз спускались уже откровенно ржавые потеки. На полу и на столе, сохранившем в неприкосновенности сервировку поспешного холостяцкого завтрака (чайник, заварник, грязная чашка, початая пачка рафинада и пустая банка из-под шпрот) тоже были пятна.
— Ну, гадство… Дождя ж не было! — вслух произнес Воронков, обращаясь то ли к собаке, то ли к тряпичной кукле, сидящей верхом на заварочном чайнике. Джой смешно наклонил голову и что-то буркнул, а кукла ничего не сказала, а лишь внимательно и недобро глянула на Сашку.
«Чего-чего? Опять?!» — и Воронков, повернувшись к безрадостной картине спиной, пошел на кухню, где вытряхнул в раковину ту самую мороженую щуку, купленную им в пику самому себе. Противное ощущение оставалось, и он вернулся в комнату — для этого всего-то нужно было сделать три шага по жалкому подобию коридора.
— Ладно, рыбу я, положим, съем, и все тут. А с тобой что делать? — поинтересовался он у куклы. Та снова промолчала, но взглянула уже откровенно враждебно. Нет, кроме шуток! Совершенно точно, взглянула! И ничего хорошего этот взгляд не сулил — словно эта кукла точно знала, что впереди Сашку ожидает еще какая-то пакость, и ей, кукле, хотелось бы посмотреть, достаточно ли плохо ему будет, или придется придумать что-то еще.
Чувствуя себя полным дураком, он пододвинулся к столу поближе и вгляделся в это тряпичное подобие толстой румяной девахи. Ничего особенного, намалеванные акварелью щеки, пуговичные глаза — столетней давности подарок тети Кати… Или тети Клавы? Какая к черту разница!
Выругав себя, Сашка принялся за уборку, решив не обращать внимания ни на что. Мало ли, может, простудился, по такой погоде запросто возможно. Вот сейчас поедим, потом из аварийного запаса сто грамм для профилактики примем и как завалимся дрыхнуть до десяти утра! И все будет в полном ажуре, и никто исподтишка наблюдать не будет!
Сказать было легко… Хоть спиной, хоть боком, взгляд девахи продолжал чувствоваться, вызывая раздражение и пугая своей четко ощущаемой реальностью. Это продолжалось с полчаса, и, наконец, не выдержав, Сашка резко повернулся к кукле, сдернул ее с чайника и с ненавистью швырнул на антресоли, куда-то в дальний угол. На душе немного полегчало, и, закончив вытирать ржавые пятна с клеенки, Воронков вернулся на кухню. Нарочито хозяйским жестом он приподнял рыбину за хвост, а другой рукой подхватил под жабры, желая выяснить, разморозилась она или еще нет.
Щука разморозилась вполне. То есть до такой степени, что, продолжая висеть вниз головой, она вдруг ощутимо дернулась, изогнулась, а когда распрямилась и замерла, то средний палец второй руки Воронкова оказался у нее в пасти. Вскрикнув от неожиданности, Сашка инстинктивно попытался его выдернуть, и загнутые зубы, само собой, впились в него еще сильнее.
— Ах ты… — он выматерился и, подавив желание еще раз дернуться, аккуратно положил рыбину на стол. Осторожно действуя невредимой рукой, разжал челюсти рыбины, и вытащил пострадавший палец, а вернее, пальцы — эта сволочь умудрилась повредить ему сразу указательный и средний! Но как?!
Засунув кровоточащие пальцы в рот, Воронков полез искать перекись. В общем-то ранки были небольшие, но мало ли какая зараза на зубах у этой твари сохранилась? И как это она умудрилась его цапнуть, ведь дохлее дохлого была!
Со свежим пластырем на руке Сашка вернулся на кухню и уставился на рыбину. Она лежала точно в том же положении, в каком ее швырнули на стол, и с тех пор вроде бы не двигалась…
«Да и вообще, она же потрошеная! — вдруг осознал он. — Какие уж там движения… Так что же, получается, я сам рукой дернул, да так, что надел голову щуки себе на пальцы?»
Такое объяснение казалось вполне логичным и естественным, и Сашка попробовал убедить себя в том, что сам в него верит. Получилось не очень хорошо: ощущение вдруг ожившей в руках рыбы запомнилось вполне отчетливо, и поэтому Воронков торопливо порубил щуку на куски, которые сунул в холодильник, а голову выкинул в помойку. Жарить ее прямо сейчас, да и вообще есть, совершенно расхотелось.
Чтобы успокоиться и, может быть, вернуть хорошее расположение духа, Сашка вытащил из сумки пистолет, вынул и снова вставил магазин и покачал его на руке.
Ощущение спокойной холодной силы, заключенной в оружии, действительно помогло — не то чтобы развеселило, но здорово успокоило. Даже время от времени вспоминающееся ощущение чьего-то взгляда казалось просто противным, но безотчетного страха уже не вызывало.
В гости, что ли, к кому напроситься? Сашка обдумал этот вопрос и решил, что здорово бы, конечно, смотаться из дому, но по времени уже поздновато. По телевизору на всех каналах гнали совершеннейшую лабуду, и в конце концов Сашка решил попросту завалиться спать. Уже стоя посреди комнаты в трусах и майке, он вспомнил, что хотел остограмиться на сон грядущий, но снова идти на кухню и лезть в холодильник не захотел.
И, сунув пистолет под подушку, он щелкнул выключателем.
Проснувшись на следующее утро, Воронков прежде всего пожалел о своей лености вечером: все-таки
