Конечно, Вера тоже любила деда, преданность которого была для нее в порядке вещей. Но как всякой девочке, выращенной 'под солнцем любви', как сказал какой-то писатель, ей хотелось поскорее стать взрослой, открыть для себя новые горизонты. Она рвалась из детства к той долгожданной новизне, которую теперь наконец ощутила и поняла, что эта новизна настоена на горьком привкусе разочарованья.
Когда-то дед, горделиво вздернув подбородок, говорил, что 'придет пора, за тобой будут ухаживать молодые люди'. По его виду совсем еще маленькая Вера отлично поняла суть сказанного и все нетерпеливее ожидала с годами его воплощенья. Она была хорошенькой и спортивной (не зря посещала в детстве секции), но удачи в личных делах все не приходило.
Может быть, тут сыграла роль повышенная требовательность, заложенная опять-таки дедом: он приучил Веру к тому, что всякое ее слово слушалось со вниманием, а всякое желание исполнялось.
Поступив в институт, она с надеждой оглянулась вокруг, но ничего для себя приятного не увидела. Некоторые студенты казались ей инфантильными, некоторые - чересчур хищными; старшекурсники и аспиранты уже успели обзавестись женами, а то и детьми, хотя в отношениях с девушками данным обстоятельством не смущались. Свое вниманье они расценивали как подарок, не сомневаясь в том, что он будет благоговейно принят. Вера же не могла понять, что за радость идти на сближение с уже определившим свой выбор человеком, тайно встречаться с ним, делать от него аборты или, если уж очень повезет, оторвать это сокровище от жены и беречь пуще глазу. При всем том студенты данной категории не отличались особыми достоинствами в смысле обаянья, внешности или ума. Вера сама их в этом превосходила.
Институт как храм науки тоже не оправдал ожиданий: усредненно-скучные задания давались легко, но не оставляли чувства удовлетворенья. Между тем для многих они оказались трудными и основной педагог, она же куратор группы Александра Ивановна с завидным спокойствием объясняла одно и то же по десять раз. Вера подумывала о свободном посещении, но потом узнала, что до первой сессии его не дают.
В общем, едва начавшаяся самостоятельная жизнь оказалась на деле совсем не такой, какою виделось из детского далека. И тут на Веру обрушился главный, самый страшный удар - рядом с ней уже не было деда. Сперва она не могла этого осознать и чувствовала себя так, словно он уехал куда-то гостить (такое, хоть и редко, случалось). Потом Вера очень соскучилась по нему, затосковала и наконец поняла, что это - по-настоящему, навсегда. Она еще и еще соскучится, с ума сойдет от тоски, а его всё равно не будет.
Стали щемить воспоминания, высвечивающие то, что раньше проходило незамеченным. Каждую пенсию дед выдавал ей - как маленькой, так и уже большой - определенную мзду на расходы. И вот теперь она решила сама устроиться на работу, чтобы иметь собственные деньги, предназначенные д л я д е д а. Ну, хотя бы на памятник. Правда, памятник на могиле уже стоял, но Вера просто не знала, на что еще эти деньги могли пригодиться... В конце концов её дело заработать. Приняв на себя эти новые труды, Вера стала ближе чувствовать деда - ведь человек всегда связан с тем, о ком заботится.
В это время началась дружба с Маней, тоже искавшей для себя работу. Маня ориентировалась быстро - вскоре ее стараньями они обе оказались сговоренными на ночные дежурства в детдоме. Платили мало, но дело было понятным и неопасным. Существовал еще вариант - служащими в Макдональдс, где заработки обещали быть больше. Но Вера в ответ на это сообщение не встрепенулась, и девушки с молчаливого согласия утвердили для себя детдом.
Жизнь стала хлопотливой и утомительной. В свои рабочие дни, три раза в неделю. Вера с Маней оставались в институте допоздна, прячась от охранников и дежурных, чтобы не выставили на дождь - осень выдалась холодной и мокрой. Заезжать домой не было смысла: Верина мама, не одобрявшая затею дочери, грозилась просто не выпустить ее вовремя из квартиры, а Маня, задешево снимавшая угол, избегала лишний раз мозолить хозяевам глаза. Тем более не одна, а с подругой.
В детстве Маня обожала нянчить малышей, играть в дочки-матери, укачивать на руках кукол. Поэтому она выбрала самую младшую в детдоме группу - шестилеток, только что поступивших из Дома ребенка. Пела им перед сном деревенские баюканья и пыталась рассказывать сказки, которых дети не понимали. Они не привыкли слушать никакое повествование, потому что до сих пор им никто ничего не рассказывал.
Похожее получилось и у Веры в более старшей группе. Она пыталась разговаривать с мучившимися бессонницей, успокаивала вскрикивающих во сне, плачущих в подушку. Главным её аргументом было то, что жизнь похожа на зебру - за темной полосой следует светлая. А дети не понимали ее, так что потом Вера перешла на самые простые слова: 'Ну что ты...', 'Ну успокойся...' 'Ну ничего, ничего...' И это действовало, дети успокаивались.
Получили первую зарплату - смех, кошачьи слезы. 'Лучше, чем ничего', - философски заметила Маня и умчалось на рынок за дешевой крупой и за колготками - главной статьей расхода, потому что рвутся быстро, а стоят дорого. Вера свои деньги убрала в специально приготовленный конверт, потом еще добавила туда со стипендии, которую родители у нее великодушно не забирали. Подсчитала - до памятника далеко. Этот памятник, давно уже стоящий на своем месте, стал теперь для Веры неким символом, мерилом затраченного труда.
Однажды она увидела монашку, держащую у груди деревянный ящик для милостыни. С этого ящика на Веру
