Однако и этому следовало радоваться - говорили, что раньше больницы вообще не существовало и люди обречены были умирать. Все изменилось, когда Главврач добыл чудодейственное лекарство, ради которого рисковал жизнью. Он сам бросился в пропасть смерти, чтобы найти ей противоядие. Он нашел его, победив таким образом смерть; с тех пор открылась больница.
На основе этого удивительного лекарства изготавливались специальные препараты для больных. Но опять-таки - достать их могли только родственники, или друзья, или просто люди, желающие отблагодарить за когда-то сделанное им добро, - словом, кто-то из находящихся за больничной стеной. Обычно передачи доставлялись по воскресным дням. Братья-сестры с не свойственным им оживлением разносили по койкам белые хлебные холмики, состоящие из двух частей - бочонок-основанье плюс плоская, с давленным узором, крышечка. Почему лекарственный препарат облекался в столь необычную форму? После некоторых раздумий Иван Петрович признал приоритет хлеба как основы всякой жизни и, стало быть, всякого здоровья. Хлеб да вода, что может быть необходимее?
Старик с соседней койки поправил: не вода, а разбавленное ею вино. Просто вода - омовение, с добавлением вина - радость. Именно в хлеб и вино вложил Главврач добытое на срыве сил противоядие смерти.
Белые хлебные холмики обладали свойством мгновенно исцелять все недуги - если бы не проблема усвояемости, было бы достаточно одного приема. Но каждый усваивал в свою меру, потому и результаты представляли собою самый широкий спектр - от легкого сдвига в самочувствии до стремительного рывка к выздоровлению.
Старик, внесший поправку насчет воды и вина (его звали Николаем, а отчества Иван Петрович не знал - здесь обходились одними именами) получал передачу каждое воскресенье, а иногда и в другие дни. Кроме того, он постоянно пользовался душем и имел в палате собственный сберегательный счет, механизм которого был не совсем понятен.
Начиналось с того, что оживленные, как и при вручении передач, братья-сестры раскладывали возле койки мелкие деньги, конфеты, яблоки; иногда к ним присоединялась какая-нибудь подержанная, но еще годная к употреблению вещь. Старику говорили, что это новые поступления на его имя. А потом происходило самое странное - изо всех этих монет, сластей, чуть потертых портфелей, чуть поношенных пиджаков каким-то непостижимым образом выводились большие суммы. Они должны были числиться за стариком до тех пор, пока ему не вздумается их потратить. Но станет ли долго тянуть больной, одержимый идеей выздоровленья, если можно купить в больнице лечащие сродства высшего класса? Старик тут же заказывал братьям-сестрам дорогостоящие мази и притиранья, целебные пластыри к язвам - главному проявлению болезни и бичу всей палаты. Этими зловонными язвами, метящими причастность к разрушению, в той или иной мере мучился здесь каждый. А пластыри обладали свойством не только утишать боль, но и вовсе сводить на нет черные, словно выжженные, отметины.
Старик Николай с радостной готовностью пояснял соседям, что о нем заботится внучка. Это она доставляла в больницу передачи, инициировала душ, завела и пополняла вышеозначенный счет. Результаты были самые действенные: старик, безусловно, выздоравливал. После каждого душа он становился крепче; морщины на его посвежевшем лице разглаживались от передачи к передаче; язвы под чудодейственными пластырями заживали одна за другой. Но больше всего изменился взгляд, на дно которого теперь иногда проскальзывали, подобно мелькающим золотым рыбкам, какие-то светящиеся искры. Будучи специалистом в области химии, Иван Петрович задался целью определить их природу. Оказалось, это веселье в чистом виде, без малейшей примеси буйства, злорадства или насмешки; он никогда еще не встречал столь чистого вещества.
В палате к старику относились двойственно - с радостью за него и одновременно с завистливой досадой. Отчасти оно было понятно - многие не могли дождаться от родных крошки, а тут, образно говоря, постоянно справлялось пиршество! Душ старик получал ежедневно, и средства на его счет поступали почти каждый день. Но поделиться с соседями он в любом случае не мог - все блага в больнице были лично направленными, именными. В них непременно указывалось имя получателя; дальше него их действие не распространялось.
Всё это в палате знали, но тем не менее, наряду с доброжелательным отношением, продолжали завидовать. Иван Петрович заметил, что соотношение этих двух чувств зависит от стадии болезни: выздоравливающие преимущественно радовались за старика, тяжелобольные - завидовали. Но никто не испытывал только радости либо исключительно досады. Это навело Ивана Петровича на мысль, что палата подобрана не наобум, а скорее по специальному принципу: здесь не было людей окончательно определившегося качества - ни совсем хороших, ни вовсе плохих. Ни совсем здоровых, ни утративших всякую надежду на выздоровление. Это было понятно - первым не требовалось леченья, в то время как вторым оно не пошло бы впрок. Для них, вероятно, существовали какие-то иные методы, иные места.
Ивана Петровича позвали в комнату для свиданий - к нему пришла дочь. Сперва он не мог опомниться от радостного недоуменья. Мелькнула мысль, а не ошибка ли это, но у братьев-сестер ошибки быть не могло.
Дочь Саша являлась для него единственным по-настоящему близким человеком. Долгие годы они прожили вдвоем - с тех пор, как Сашина мать бросила семью, променяв интеллектуального и не особо страстного мужа на молодого любовника-моряка. Уплыла с ним и как в воду канула. Правда, она могла быть совершенно спокойна за то, что Иван Петрович вырастит Сашу.
Он растил ее добросовестно,
