кресло, то на пуфик, то на ковер. Хожу по коридору, ведущему в кухню, разглядываю узоры на коврах, возвращаюсь к телевизору, снова ложусь. Мое внимание занимают хлебная крошка на столе, птичка в небе. Лишенная дела, я потихоньку погружаюсь в трясину, деградирую. Мама витает где-то далеко, она подавлена, пассивна, ее не волнует, что мы с Сорайей бездельничаем.
Время от времени меня навещает Сабир. Иногда к маме приходят женщины в чадре - пациентки. У них всегда встревоженные лица, они спешат вернуться домой. Я открываю им дверь, и они исчезают в гостиной вместе с мамой. Мужья ждут их внизу, у подъезда.
Как-то в конце зимы я впускаю в квартиру женщину в чадре, наверное, пациентку. Но внезапно она начинает задавать мне странные вопросы:
- Ты - Латифа? Дочь Алии? Подружка Сабира?
Не понимая, что нужно женщине, я собираюсь захлопнуть дверь перед самым ее носом, но она кричит:
- Да, да, это же ты! - и внезапно заливается смехом, откидывая чадру.
Я узнаю сестру Сабира.
- Фарида! Так это ты? Как я испугалась! Что это ты придумала?
- К нам пришла моя старшая сестра, и я ее разыграла! А теперь и ты попалась! Я решила выйти на улицу, понимаешь? Ну-ка, примерь!
Я потрясена: конечно, я видела чадру и до прихода талибов. Некоторые женщины, приезжавшие к маме на консультацию из деревни, носили ее, если сами того хотели, но в Кабуле женщины редко так поступали. Во время гражданской войны чадра сослужила хорошую службу тем, кто тайно передавал сведения. Под чадрой часто прятались мужчины - бойцы сопротивления. Помню, как мы хихикали с подружками по лицею, встречая на улице закутанные фигуры. Мы называли их 'бутылками', 'цветной капустой наизнанку', 'хозяйственными сумками', а если их было много - 'полком парашютистов'. Одна глупая шутка ужасно нас веселила. Японец возвращается домой после путешествия по Афганистану и рассказывает друзьям: 'Афганские мужчины намного опережают японцев'. - 'В чем?' - спрашивают его друзья. 'Они ходят по улицам с бутылкой в руке!'
Я разглядываю странное одеяние - чепчик плотно прилегает к голове, к нему пришит кусок ткани, опускающийся до пола. Те, что покороче, гораздо удобнее. Меня завораживает и пугает сетка на уровне глаз и носа.
- Нам папа купил, только не такие длинные!
- Моя сестра нашла одну у тети - старую, огромного размера! Примерь, все равно, если решишься однажды выйти из дома, придется это сделать.
Чтобы доставить Фариде удовольствие и понять, как чувствует себя женщина в чадре, я надеваю ее. Задыхаюсь. Ткань липнет к носу, сетка мешает смотреть на мир...
- Ну что, ты меня видишь? - спрашивает подруга.
Вижу - если стою прямо напротив нее. Если хочешь повернуть голову, приходится придерживать ткань под подбородком - чтобы не слетела, а если нужно взглянуть назад - поворачивайся всем телом! Я ощущаю внутри собственное дыхание. Мне жарко. Я путаюсь ногами в подоле. Никогда не научусь носить ЭТО! Теперь я лучше понимаю скованную походку 'женщин-бутылок', их неподвижный, направленный прямо перед собой взгляд, опаску, с которой они переходили через улицу, неуверенные шаги на лестнице. Привидениям, бродящим сегодня по улицам Кабула, наверное, нелегко уворачиваться от велосипедов, автобусов и тележек, им трудно убежать от талибов. Да нет, это не одежда - тюрьма!
И все-таки, если я захочу выйти, придется спрятаться под чадрой. Или переодеться мальчиком и обрезать волосы, а может, отпустить бороду, выбор невелик. Крошечная сетка напоминает мне клетку нашей канарейки. А птичка это я сама.
Снимаю чадру, униженная, в бешенстве. Мое лицо принадлежит только мне! Коран гласит, что женщина должна быть узнаваема даже под покрывалом. Талибы хотели бы украсть лица всех афганских женщин. Нет, никогда! Я никуда не пойду с Фаридой.
- Но ты же не можешь просидеть взаперти всю жизнь!
- Я боюсь. Вот так-то. Боюсь запутаться в полах, боюсь, что на меня обратят внимание, побьют на улице за то, что я приподняла эту штуку, чтобы чихнуть! Если придется убегать от кого-нибудь, я не сумею.
- Просто эта чадра тебе велика, примерь свою!
- Нет. Говорят, талибы похищают девушек и насильно выдают их замуж за своих.
- А вот я хочу на улицу. Брат пойдет со мной - с ним не опасно. Позови с собой Дауда!
Нет, решено, я не пойду! Не хочу видеть на улицах женщин, натыкающихся на стены. Будет слишком тяжело возвращаться домой. Если я вообще вернусь...
* * *
Программы шариатского радио не меняются: с 8 до 9 - чтение Корана и молитвы. С 9 до 10.30 - песнопения, пропагандистские тексты, чтение новых указов, иногда - на арабском языке, как если бы нам хотели внушить, что так гласит Коран. Потом передачи прекращаются до 18 часов, следом - 'объявление о смертях' - о гибели 'героев' талибана. Информация - всегда одна и та же! - о военных успехах талибов и ни слова о столкновениях с частями сопротивления, о населенных пунктах, которые не удается взять. Наконец в 21.30, после чтения отрывков священных текстов, шариатское радио заканчивает вещание.
В середине дня один из нас вяло предлагает поесть... Дом похож на тюрьму или на больницу. Тишина давит на нас. Никто ничего не делает, да и говорить нам не о чем. Каждый замыкается в себе, не имея мужества поделиться с родными растерянностью и страхом. Если всех накрыл мрак, бесполезно повторять, что ты слеп.
Я шатаюсь по квартире, не переодеваюсь, иногда по три-четыре дня ношу одну и ту же одежду, днем и ночью. Телефон не звонит, линия не работает. А когда его наконец включили, папа не решается никому звонить: все знают, что талибы подслушивают всех, следят за всеми...
Иногда к нам приходят друзья Дауда - потихоньку посмотреть видеофильмы.
Время от времени меня навещают Фарида и Сабир - они осмеливаются рисковать. Я так и не смогла решиться выйти на улицу, единственное сопротивление, на которое я способна, - закрыться в четырех стенах, не видеть ИХ.
Проходит четыре месяца с момента прихода талибов в Кабул, прежде чем Фариде удается уговорить меня выйти на улицу, - якобы для того, чтобы забрать у нашей подруги Мериам последний номер самодеятельной газеты. Не понимаю, зачем это нужно.
- Ты должна выйти! - настаивает Фарида. - Ты ужасно выглядишь, давай, встреться лицом к лицу с реальностью! Иначе сойдешь с ума!
Надев чадру, я отправляюсь в компании Фариды и Сабира на 'прогулку'. Я просидела дома четыре месяца. Странное ощущение - я чувствую себя потерянной, как будто поправляюсь после тяжелой болезни. Улица необъятна, кажется, что кто-то все время следит за мной. Мы разговариваем шепотом, под прикрытием чадры, Сабир не отстает ни на шаг.
Мы проходим мимо лицея, в котором учились: вход охраняют талибы. На спортплощадке по соседству развешаны зловещие 'украшения' - гирлянды кассет на баскетбольной корзине, на волейбольной сетке, на ветвях деревьев. Папа рассказывал мне о подобном, но я думала, что он преувеличивает, пугает. Что ж, я ошибалась: запретов становится все больше. Долой картинки, прочь, музыка!
Чуть дальше мы сталкиваемся с четырьмя женщинами. Внезапно рядом с нами раздается адский визг тормозов. Из большой черной машины выскакивают талибы и начинают избивать несчастных кусками провода, как кнутом, - молча, безо всякой на то причины (на женщинах надета чадра). Бедняжки кричат, но никто не приходит к ним на помощь. Женщины пытаются спастись бегством, их догоняют, удары сыплются на плечи и спины, обувь у них в крови...
Я застыла, окаменела от ужаса, нет сил сдвинуться с места. Я стану следующей жертвой. Сейчас они примутся за меня! Фарида грубо хватает меня за руку:
- Беги! Уносим ноги! Давай же!
Одной рукой я прижимаю к лицу чадру, и мы несемся, как безумные, задыхаясь от ужаса... Сабир бежит сзади, хотя как он сможет нас защитить?!
Я не знаю, преследуют ли нас талибы, мне кажется, что я слышу за спиной их тяжелое дыхание, вот-вот на спину обрушится тяжелый удар кнута и я упаду.
