Риск.Молодинская битва.

меня. Вот они, можешь убедиться, — и ципцан

швырнул к ногам Шаха-Али свитки.

«Это — конец! Конец! Верхогляд! Падкий на лесть!» — костил себя Шах-Али, глядя испуганно на брошенные послом письма, веря и не веря своим глазам. Страх на­стойчиво вползал в душу, устраиваясь там крепко и на­долго, но Шах-Али нашел, однако, в себе силы ответить гордо:

— Мы соберем советников, уланов и мурз. Их слову мы подчинимся.

— Пусть будет так. Я добавлю еще: Сагиб-Гирей сде­рет, если станешь упрямиться, с тебя шкуру. С живого. Принародно. На площади перед дворцом. Такова его во­ля. Передашь мирно трон — отпустит тебя к твоему ца­рю, которому ты служишь. Думаю, тот примет тебя и вернет тебе Касимов. Ему нужны предающие свой народ.

Советники, уланы и мурзы съехались во дворец быст­ро, ибо каждому из них гонцы, передавая повеление Ша­ха-Али, добавляли:

— Ципцан Мухаммед-Гирея тоже во дворце.

Этого момента ждали все его сторонники, и вот — свершилось.

Шаха-Али собравшиеся слушали, изображая при­скорбное уныние, а когда заговорил посол крымского ха­на, допуская неуважение к хану казанскому, они громко возмущались, казалось, даже не притворно, требовали немедленно наказать наглеца, но когда настало время высказывать свое мнение, с ними произошла моменталь­ная метаморфоза.

—  Посол Мухаммед-Гирея заслуживает немедленно смерти за дерзость, — произнес первый советник Шаха-Али, начало речи которого было полно неподдельного гнева, но тон изменился, когда ширни перешел к реко­мендациям. — Но Аллаху, видимо, угодно, чтобы Сагиб-Гирей сел на трон в Казани. Мы не готовы оборонять го­род. У нас нет войска, кроме вашей, хан, стражи. А запа­сов еды не хватит даже для недельной осады. Да и право­верные не станут сражаться с правоверными ради рус­ского царя, ради гяуров. Народ сказал свое слово, когда расправился с муфтием за то, что призывал тот к миру с неверными, выступал против джихада. Смиритесь,

Шах-Али, и правоверные не проклянут вас и ваших по­томков за то, что станете виновником великого разоре­ния Казани.

—  Великое разорение ждет Казань, если она не захо­чет жить в мире с русскими, — возмутился Шах-Али. — Не ты ли, презренный, повторял это следом за мной де­сятки и сотни раз?!

—  Москва станет данником МухаммедТирея на веки вечные. Такова воля Аллаха!

—  Ты страшно заблуждаешься! На тебе будет кровь и позор потомков наших. На тебе и тебе подобных! — И ус­тремил взор на военачальника. — Что скажешь ты, мой верный слуга?

—  Если позволите, мой хан, я сам отрублю голову по­слу крымского хана за дерзость его. Я сам встану на кре­постную стену с обнаженной саблей! Только прикажите! Но подумайте, мой повелитель, о последствиях. Город не станет долго сопротивляться туменам Тавриды, казаков

и ногаев. Казань будет разрушена, и всем нам придется сложить головы. Ради чего? Не ради свободы, а ради рус­ского царя, извечного данника Орды, данника могущест­венного Мухаммед-Гирея.

—  Еще царь Иван Васильевич отложился от Крыма после Угры! — возразил гневно Шах-Али улану. — Рос­сия стала могущественней Крыма и в состоянии ото­мстить за все обиды, ей нанесенные!

—  Не думаю так. Я знаю, что Москва не пошлет нам помощь, если мы встанем на дорогу войны. Ей бы суметь устоять против Литвы, Полыни, рыцарей- крестоносцев, Швеции. И чем больше будут неверные лить крови, воюя между собой, тем крепче на ногах будем стоять мы, пра­воверные. Не идти же и нам по пути^кяфиров и лить кровь мусульман, ослабляя себя? Истинные мусульмане такого не допустят!

В этих словах звучала уже явная угроза. Шах-Али по­нял, что, если ширни и улан на стороне Сагиб-Гирея, ос­тальные тоже с ними. Окончательно слетела с его глаз пе­лена, и увидел он перед собой пропасть. Сжалось тоскли­во сердце, гордая голова его склонилась. Собравшись с духом, он произнес:

— Я уступаю трон Сагиб-Гирею. Подчиняюсь воле сильного. Я не желаю напрасной крови своих поддан­ных. Я готов испить горькую чашу, лишь бы жил счаст­ливо мой народ. Хотя я сомневаюсь, что так будет.

Отречение, достойное мудрости почтенного старца, но не юноши, едва начавшего жить. Многие из собравшихся в тронном зале оценили это по достоинству, что в свое время сослужит ему добрую службу.

Шах-Али тут же велел седлать и вьючить коней, а главному евнуху собирать жён в дорогу. Не забыл и посла царя Василия Ивановича и воеводу московского, отпра­вил к ним гонца, чтобы те спешно покинули город, за­брав с собой купцов.

Увы, ни одного из этих распоряжений Шаха-Али вы­полнено не было. Гонца не выпустили из дворца, а когда он сам собрался с женами своими покинуть город, цип-цан не позволил ему выехать даже за пределы дворца.

— Сагиб-Гирей сам проводит тебя, — произнес он. По­шленько ухмыльнувшись, добавил: — Вдруг он жен тво­их пожелает оставить себе.

— Но мы вольны поступать так, как считаем нужным! Мы — не пленники Сагиб-Гирея. Мы добровольно отдали трон!

— Ошибаешься. Ты — отступник. Ты — лизоблюд ра­ба Мухаммед-Гирея, который возомнил себя могущест­венным царем и скоро поплатится за это, как поплатился ты. Сагиб-Гирей прощает тебя, но он может передумать. Жизнь сохранит, но не отпустит. А то и казнит, чтобы ус­трашить тех, кто не идет прямым путем, начертанным Аллахом.

— О коварный! Высунул свое змеиное жало! Зачем же мы поверили обещанию лживого!

Шах-Али возмущался искренне, но в то же время по­нимал, что иного выхода у него нет и быть не может. Ни­что не готово к обороне Казани, он даже не знает, кто из стражи верен ему. Со всех сторон окружен предателями. Его обманули, но не сейчас! Посол крымского хана давно окружил его своими людьми. Давно. Он же, Шах-Али, удалял от себя верных людей, веря лживым наветам, а продавшихся льстецов приближал, награждая щедро, доверяя им безмерно и безоглядно.

Теперь-то что: казнись не казнись, остается одно — ждать. Целый мучительный день. Досадовал Шах-Али и на то, что даже посла и воеводу московского он не смог и не сможет предупредить. «Возможно, кто-либо из вер­ных мне людей рискнет и даст им знать. Или сами они почувствуют неладное…»

Но и тут Шах-Али ошибался. Действительно, были та­кие вельможи, которые намеревались оповестить рус­ских о приближавшейся опасности, но они боялись слеж­ки за собой. Понимали, что, если прознает о таком добро­хотстве ципцан, не сносить им головы. Ладно бы сразу жизни лишит, а то такую мучительную смерть придума­ет, что и на ум не придет.

А что касается города, он ничего ровным счетом не знал о происходившем во дворце. Город жил своей обыч­ной жизнью. Бойко шла торговля на базаре, духаны бы­ли полны посетителями, мастера работали, богачи нежи­лись в своих хоромах. Лишь после обеденной молитвы непонятная тревога поползла от дома к дому. Дело в том, что дворцовая знать, а следом за ней и муллы отчего-то стали собирать в своих дворцах не только нукеров, но кое-кого из обывателей, в основном крепкотелых муж­чин, прежде им прислуживавших. До воеводы, однако, эта тревога не дошла. Правда, воевода не почивал на лав­рах. После гибели муфтия он настоял на том, чтобы по­сол царя Василия Ивановича переехал в его дворец, где ввел жесткую охрану днем и ночью, а дружину держал в полной готовности к любой неожиданности.

Только мало будет от этого пользы, если к воеводско­му дворцу прискачет не одна сотня крымцев. Что тогда делать?

Непраздный этот вопрос встал уже в скором времени. Сагиб-Гирей, въехавший в ханский дворец, повелел не­медленно заточить Шаха-Али и всех, кто поддерживал ставленника московского царя. Вторым приказом нового правителя был приказ осадить дворец воеводы, а вельмо­жам, как им и обещал прежде ципцан, разрешил разо­рять русских купцов, которые находились в Казани, не щадить ни их самих, ни их слуг, убивать без жалости или брать в рабство.

— Но помните, мертвый гяур лучше, чем живой, — напутствовал переметнувшихся к нему вельмож Сагиб-Гирей, — а пленных мы еще возьмем. И самим хватит, и будет кого продавать в рабство.

У всех вельмож собраны готовые к разбою люди, мол­ви только слово; мурзы, уланы, беи, советники всех ран­гов кинулись по домам, чтобы опередить других желаю­щих поживиться.

Только дворец посла царского и дворец воеводы мос­ковского не позволено им трогать. Не по чину. Богатство этих русских вельмож принадлежит ципцану Мухам-мед-Гирея. А жизнь их — Сагиб-Гирею. Ему же перехо­дит и вся казна Казанского ханства. Ему решать судьбу Шаха-Али и тех, кто его поддерживал.

Настроен был Сагиб-Гирей весьма агрессивно.

— Всех обезглавить и — в Казанку.

Ципцан Мухаммед-Гирея осмелился возразить:

— Если мой повелитель позволит, я скажу слово. — И, дождавшись разрешительного кивка, начал с вопроса: — Почему мне так легко удалось убедить знать казанского ханства принять вашу сторону, мой повелитель?

— Потому что ты — хитрый как лиса, — не дав ципца­ну самому ответить на свой вопрос, перебил его Сагиб-Ги­рей, — мудрый, как старец. Наш брат и повелитель со­гласился отдать тебя нам первым советником, если Ка­зань встретит нас открытыми воротами. Ты достоин это­го. Ты — мой ширни.

— Премного благодарен. Да продлит Аллах ваши го­ды, мой повелитель, — согнувшись в низком поклоне, радостно отвечал новоиспеченный ширни. — А о том, что Казань легко согласилась открыть ворота, скажу так: хо­тя Аллах не обидел меня умом и хитростью, но в легкой, мои повелитель, вашей победе повинен сам Шах-Али. Да-да. Сразу же, как посадил его на ханство раб брата ва­шего и ваш князь Василий, Шах-Али тут же велел каз­нить всех, кто хоть словом обмолвился против неверных, кто считал унизительным платить дань даннику Орды. У казненных остались родичи и верные их друзья, они возненавидели лизоблюда князя московского, принялись настраивать против Шаха-Али казанцев. Я лишь нашел этих недовольных и сплотил. Их руками отдалил или уничтожил сторонников Шаха-Али.

— Ты хочешь сказать, чтобы мы помиловали отступ­ников?

— Да. Пусть прольется кровь только неверных. Мой разум подсказывает мне, что и посла московского с вое­ водой надо не умерщвлять, а отпустить их к своему ца­рю. Вместе с Шахом-Али.

— Но они тогда оповестят раба нашего князя Василия о готовящемся походе! Твой совет вреден!

— Нет. Пусть идут пешком. Не думаю, чтобы они ус­пели раньше ваших туменов. Да, кроме того, можно с ни­ми передать, что пошлете вскорости посольство для за­ключения мира.

Сагиб-Гирей даже улыбнулся, представив себе, как будет плестись со своими женами Шах-Али. Ну а если повезет и окажутся у него добрые кони на правом берегу, станет рассказывать о нашей почтительности к урусу-там87 , в то время как часть туменов Мухаммед-Гирея уже с тыла