защищать и ее саму, и ее королевство, даже сейчас, хотя она сильно изменилась. Вот только она, похоже, не нуждалась в таком защитнике…
— … И в тот миг, когда мы предавались страсти, — продолжала мать, — он вдруг закричал, словно от страшной боли, и исчез, растворился, пропал, словно его и не было. Только лежавшие в изголовье ножны его большого меча, который он называл Кром, свидетельствовали, что он все-таки был. Человек, называвший себя Мечом, сгинул так же внезапно, как и появился, видимо, благодаря какой-то магии. Потом… — Тут мать пожала плечами. — Потом ко мне посватался царь Левкии Архелай. Я не надеялась когда-либо вновь увидеть Глейва и поэтому ответила Архелаю согласием. Остальное ты знаешь. После устроенного Глейвом разгрома нам удалось сравнительно легко объединить всю Антию, и все последующие годы мы жили довольно мирно, если не считать набегов северных варваров, нападений вратников, вылазок жунтийцев и налетов грабителей из Михассена, но с ними наше войско справляется без большого труда.
— Король… — Мне нелегко далась эта замена привычного «отец» на титул, но голос мой не дрогнул и лицо тоже осталось неподвижным. — Король знал об этом?
— Да, знал. И ты ни в чем не можешь его упрекнуть. Он всегда обращался с тобой так же, как и с Демми и Ари, если не лучше. Но трон Антии должен перейти к его сыну. А твое наследие — здесь. — Она поднялась на ноги, достала с полки, из-за футляров с рукописями, черные лакированные ножны. — Вот. Возьми. Свое оружие Меч выковал сам, применив какую-то магию, сообщавшую его стали необыкновенную прочность и гибкость. Это единственное, что Меч создал, кроме тебя, разумеется. Да и тут создано им не что иное, как орудие разрушения. Я знаю, многие говорят, будто Меч — сын огненного демона Файра или же, — тут она криво усмехнулась, — сын богини Валы, ниспосланный к нам в ознаменование ее победы над остальными богами. Лично я этому не верю. По крайней мере, сам Глейв говорил мне, что он просто человек из далекой страны, перенесенный к нам с помощью волшебства, и что в его стране много мудрецов, умеющих делать такое, что нам и не снилось. А когда я спрашивала, как его звали там, на родине, он отвечал, что имя его, Рих-хард, мне все равно не произнести, так его, мол, назвали в честь предка, короля с сердцем льва, а его Родовое имя Глейв означает по-нашему Меч. Впрочем, северные варвара, когда он им сказал то же самое, прозвали его Эглейвом. Имя хоть и бессмысленное, но зато звучащее вполне по-нашему.
Но я слушал ее вполуха, так как внимательно изучал врученные мне ножны. Опытному глазу ножны могут многое сказать о мече, и отнюдь не только о длине клинка и его сечении. Клинок тот явно был около двух локтей в длину и однолезвийным. Устье и конец ножен окружал светлый металл, очевидно, тот же, из которого выковали и сам меч. Я присмотрелся к концу, нашел то, что искал, и, взявшись за него, с усилием вытащил из ножен. После чего поднес отверстием ко рту и подул. Ага, трубка для дыхания под водой, так я и думал.
— Меч был слегка изогнутым и однолезвийным, верно? А рукоять — длиной в четыре кулака, не так ли? С небольшой круглой гардой, так?
Видимо, совсем не такого вопроса ожидала мать. Она помолчала, собираясь с мыслями, а затем неуверенно ответила:
— Кажется, да. Я его вблизи не рассматривала. Тебе лучше спросить у Скарти, он присутствовал при его ковке. Но почему ты спрашиваешь?
— Потому что такие мечи привозят из страны, лежащей за Восточным Морем, и они очень ценятся знатоками. По всему Межморыо подобных клинков гуляет не более десятка, причем половина — в Джунгарии. Наводит на мысль, где лежит та далекая страна, из которой Глейва перенесло магией, а?
Она с сомнением покачала головой.
— Я, конечно, не так хорошо знаю географию, как ты, но слышала, что живущие за тем морем люди низкорослы, чернявы и узкоглазы, как джунгары. А Глейв был высоким, широкоплечим и рыжим, как ты. Ты вообще очень похож на него.
Мать выжидательно посмотрела на меня. Я понял, что весь разговор затеян лишь ради этой минуты и что все реплики действующих лиц заранее расписаны и заучены. Что ж, я сыграю отведенную мне роль как следует и все-таки блесну искусством риторики. Я даже мог понять необходимость материного поступка: хотя я, как старший сын королевы, мог наследовать ее королевство, это вызвало бы раскол страны. Демми (или, как его теперь правильнее называть, принц Демарат) потребовал бы наследие своего отца, Левкию, и нашел бы там немало сторонников, которым, как и ему, нравилось жить в свое удовольствие. А там, чего доброго, захотят независимости Вендия и прочая периферия[4]. А допускать раскола никак нельзя. Антия — страна небольшая, и ее единство, которое моложе меня, — одно из немногих преимуществ над раздробленными на мелкие королевства и княжества соседями.
Но если бы речь шла лишь об отказе от прав в пользу Демми или Ари (Демарата или Архидама), все эти соображения я бы с легкостью отринул. В конце концов, войско наверняка поддержало бы меня, а левкийцы хотя и любили поболтать на своих симпосиях об элевтерии, то бишь свободе и независимости, давно уже поставляли в армию Антии не гоплитов, а исключительно штабных аксиоматиков[5]. Дело свое они, что и говорить, знали превосходно, но из них нельзя было составить даже одной мало-мальски боеспособной тагмы. Так что, если бы мне пришлось иметь дело лишь с Демми и Ари, я бы ни за что не уступил трон без боя. Но тут… С кем биться? С родной матерью?! Ладно, если ей законность престолонаследия дороже первенца, то первенец не станет унижаться, а уйдет, образно говоря, хлопнув дверью и отряхнув прах родины со своих сапог. Пусть подавятся своей короной. Уж кто-кто, а я, в отличие от братьев (точнее, сводных братьев), как-нибудь не пропаду и без трона Антии.
Молчание между тем затянулось, и я понял, что настал патетический момент для прощальной речи. И, повесив ножны за плечо, обратился к матери:
— Что ж, я принимаю отцовское наследие вместе с отцовским родовым именем. И навсегда отрекаюсь от родового имени Ульфинг, на которое не имею права. Пусть никто больше не зовет меня этим именем и не причисляет к носящим его, ибо я отказываюсь его слышать. Я немедля покину страну, где мне нет места, и никогда не вернусь сюда иначе как по призыву своего отца. И с собой я возьму только то, что добыто мечом: одежду, взятую мною у северных варваров, и коня, отбитого жеребенком у вратников. А от Антии мне ничего не нужно — даже короны. Если мне когда-нибудь понадобится трон, я овладею им с помощью отцовского имени — мечом.
С этими словами я круто повернулся и, печатая шаг, направился к выходу из библиотеки. Уже в дверях я выпустил на прощание хугрскую стрелу:
— Я очень благодарен тебе, мать, за то, что ты наконец открыла правду. Но, боюсь, ты еще не раз пожалеешь об этом.
И вышел в коридор, совладав с искушением хлопнуть дверью не в переносном, а в самом буквальном смысле. Последние мои слова не были рождены внезапно прорезавшимся даром прорицателя. Как я уже говорил, единство страны моложе меня, и, чтобы сохранить его, нужно править твердой рукой. Где уж этим шалопаям Демми и Ари справиться с кормилом государственного корабля, они и на лодке-то в штиль потонут. Не пройдет и двух-трех лет, как сановники из Государственного Совета Антии сами пришлют ко мне посольство со слезными мольбами о возвращении. Я, само собой, уступлю, но прежде хорошенько поломаюсь и, разумеется, выдвину свои условия. Какие — там видно будет. Что же касается моей высокопарной прощальной речи, то она предназначалась не столько матери, сколько истории. Никто не смеет подслушивать беседу королевы с наследным принцем (или правильней сказать — со старшим сыном?), но я, выросший в этом замке, отлично знал: не пройдет и трех дней, как о нашем разговоре узнает весь двор, а через неделю — вся страна! Вот я и давал понять, что склонить меня к возвращению будет очень и очень непросто. Пусть готовятся!
А до прибытия посольства надо где-то осесть и чем-то отличиться, чтобы Государственному Совету не пришлось долго меня разыскивать. Скорее всего, наймусь в какую-нибудь армию. Но прежде чем уехать, я должен поговорить еще с двумя людьми.
Я встряхнулся и целеустремленно зашагал в восточное крыло замка. Удивительное дело, хотя в этих стенах проживало человек двести, мне по пути не попалось ни одной живой души, словно я гулял по заколдованной крепости Умарног. Наконец я остановился у низкой дубовой двери и грохнул по ней кулаком.
— Заходите, заходите, мой принц, окажите такую честь моему убогому жилищу, тут не заперто, —
