поэтому он так любил подводные лодки, свои «волчьи стаи», рыщущие по северным морям и добивающие добычу с яростью амазонских пираний. Повадки этих рыб он хорошо узнал в Бразилии, откуда его субмарины уходили в Антарктиду.
Внизу одетая в бетонную чешую извивалась Шпрее, она подковой огибала Рейхстаг и надежно защищала правительственную часть города и подступы к рейхсканцелярии. Форсировать высокие бетонированные берега отважился бы только безумец. Но русские и есть те самые безумцы. Два дня назад они пошли на прорыв Зееловских высот. Доты укрепрайона были завалены трупами по самые амбразуры, танки буксовали в кровавом месиве, а после, разогнавшись, взлетали на несколько метров, и над адским котлом разносился бешеный нескончаемый клич, тайная мантра русских, приводящая их в боевое неистовство.
Фон Дениц был вызван к фюреру срочной телеграммой. Этими короткими, нервными воплями за подписью Гитлера были засыпаны штабы и командные пункты отступающих армий: «Почему Венк не наступает?», «Где Шернер?», «Нам нужен удар с моря!», «Немедленно наступать!!!», «Почему молчит 12-я армия?»
После прорыва на Зееловских высотах сразу две танковые лавины устремились к Берлину, но свой день рождения фюрер намеревался провести как обычно. Для гостей были приготовлены несколько самолетов и апартаменты в его альпийском дворце Бертенсгадене.
Несколько суток Берлин не получал продовольствия, из-за бомбежек не действовал городской водопровод, но ввиду грядущего банкета бомбовый отсек «Хейнкеля» был забит деликатесами, редкими для военного времени: коробками с настоящей вестфальской ветчиной, зальцбургскими колбасами и морскими языками. Как рождественский добряк
В эту ночь на столицу Рейха обрушился тотальный бомбовый удар. Воистину зловещий подарок фюреру, точнее, прелюдия к финалу. Гитлер был неравнодушен к музыке и героической поэзии. «Я знаю, об этих днях когда-нибудь сложат поэму, равную „Энеиде“, – как всегда немного напыщенно говорил он. – Я вижу то, что навсегда сокрыто в пучинах времен, в крушениях прежних Атлантид. История повторяет свои уроки. Помните, как пала величавая аристократическая Троя, смятая ордами ахеян, этими посредственностями во главе с рогоносцем! Казалось, все погибло, но Эней воткнул Копье в новые берега!
Штаб адмирала также состоял из тщательно отобранных, проверенных людей, чья чистая раса и личное мужество не вызывали сомнений. Адмирал не верил в чудо, но он все еще верил в германский гений, который в ледяных пустынях Антарктиды создал неприступную крепость – Шангриллу. И Копье скоро будет там! Об этом знали лишь приближенные и именно ему, Карлу фон Деницу, была доверена миссия по доставке Копья. Вспоминая свой последний разговор с фюрером с глазу на глаз, Дениц всякий раз доставал из кармана измятый платок и прижимал к глазам.
– Не все погибло, мой верный Дениц! – Гитлер положил ладонь на плечо адмирала. – Четвертый Рейх возродится под Южным Крестом! Ледяные поля Новой Швабии будут засеяны «зубами дракона» и семенами возмездия!
Назойливый перестук прервал мысли адмирала. Неделю назад бомбардировщик был наскоро переоборудован для перевозки важных пассажиров, и неприхотливый работяга ночного бомбометания превратился в пассажирский самолет на 12 персон, коим и был до переделки в бомбардировщик. Изнутри салон обили красной лакированной кожей и выстлали войлоком, и этот ритмичный дробный звук не мог просочиться снаружи.
Адмирал недовольно поежился: его адъютант от СС барон фон Вайстор барабанил пальцами по обшивке, словно по клавишам. Адмирал вопросительно посмотрел на Вайстора.
– Полет Валькирии, – почтительно пояснил Вайстор. – Такие минуты и такие виды, – он кивнул вниз на дымящиеся развалины и выгоревший купол рейхстага, – нуждаются в музыкальном сопровождении. Там, внизу, сама Валькирия целует героев в губы и подносит жертвенную чашу...
– Да, наш великий город все больше похож на жертвенную чашу, – печально согласился фон Дениц, искоса глядя на адъютанта.
Барон Хорст фон Вайстор был слишком молод, чтобы адмирал мог говорить с ним как с равным, но его красивое, твердо вырезанное лицо, голубые, как фьордовый лед, глаза и надменная холодность временами вызывали озноб даже у Деница, словно этот молодчик принадлежал к другой человеческой породе. Да к человеческой ли? Достаточно сказать, что Вайстор никогда не потел, у него не бурчало в животе, на темени у него латунно блестел идеальный пробор и черный, с серебряными нашивками мундир не мялся в складках, точно Вайстора только что аккуратно вынули из коробки с оловянными солдатиками. Не о такой ли активной, властной и жестокой поросли мечтал фюрер, как о благородной прививке на древе германского духа? Да, этот Вайстор – подлинная бестия, точно только что выпрыгнувшая из ледяного ада. И кто сказал, что там жарко? Для потомка Люцифера гораздо ближе холод и абсолютная пустота, чем жаркая теснота пекла.
– Вы, должно быть, давно не были в Берлине? – внезапно спросил фон Дениц у адъютанта.
– С начала войны, мой адмирал. До призыва на действительную военную службу я учился на факультете механики Берлинского университета. Потом – Военно-морское училище в Норвике. При расчете дифферента я пользовался формулами профессора Носселя. Участвовал в Норвежской кампании, потом записался в Отряд Защиты...
– Вы славно сражались, Хорст, за вас говорят значки и железные кресты на вашей груди, – примирительно заметил адмирал.
– Немецкие моряки называют их лучшими в мире консервными ножами, – скривил красивые губы Вайстор.
– Да вам бы больше пошел рыцарский крест с дубовыми листьями, – невольно подыграл ему Дениц. – Дубовые листья крепко держатся под зимними ветрами. Будьте так же жестки и верны – помните, вы – главное, что есть у Рейха. Жаль, что лучшие из лучших гибнут на фронтах...
Вместо ответа Вайстор почтительно снял фуражку.
– Скажите, Хорст, у вас остались родные или близкие? – после минутного молчания спросил адмирал.
– Все мои родные погибли.
– Простите...
– Не надо извиняться. Жертвы ради будущего нации не бывают излишними.
Да, так частенько говорил сам фюрер, и Дениц не нашел, что добавить. В носу предательски защипало, и если бы фон Дениц умел плакать, то ему не было бы стыдно за эти слезы, он скорбел не о своем несбывшемся будущем, а о прошлом, потерянном навсегда.
Во Флензбирге, откуда они вылетели ранним утром, все еще было тихо. Это был настоящий сон из прошлого. Моряки в белой форме выстроились на пирсе, нарядные девушки провожали подлодки и бросали в воду цветы, а любимая песня Деница «На могиле моряка розы не цветут...» звучала трогательнее и печальнее, чем обычно.
Позиции вермахта в Померании все еще были прочны, и жизнь там почти не изменилась. Американцы не предпринимали никаких попыток прорвать линию обороны. Разведка северной группировки докладывала, что их хваленые танки «Генерал Ли» стоят в гаражах со смазанными стволами, а солдаты прохлаждаются в окрестных пабах.
Завершив облет города, «Хейнкель» приземлился на резервном аэродроме в лесной местности под Берлином. Этот надежно укрытый аэродром когда-то был выстроен вблизи резиденции самого Деница, на небольшом отдалении от его «лесного дворца».
На аэродроме их уже ожидал мощный «опель» с заведенным двигателем. Продовольствие перегрузили в крытый грузовик. Окраины города, казалось, пострадали меньше центра, и грузовик пополз к складским терминалам Рейхсканцелярии по окружной рокаде.
Холодный дождь и резкий ветер осадили пороховые тучи над городом, и к полудню стало заметно светлее. Вблизи развороченной взрывами Вильгельмплац они обогнали колонну ополченцев: бледные, испуганные юнцы и изможденные старики, одетые как попало, брели в тактическую зону. Те, что были покрепче, упираясь ногами в брусчатку, тащили колесную гаубицу. Они впряглись в штанги лафета, точно в оглобли, и, напрягая силы, волокли орудие в сторону площади Белле.
– От Германии отвернулся Бог, – печально сказал Дениц, глядя в окно. – Самое дорогое, что есть у нации, это ее правота перед Богом, похоже мы, немцы, забыли об этом.
– Германия не погибнет, мой адмирал, пока будет жив хотя бы один солдат, присягавший фюреру, – отчеканил Вайстор.
Вместо ответа Дениц зябко поежился и приказал шоферу остановиться.
Он вышел из машины. Вскинув ладонь в черной перчатке, он застыл, приветствуя шествие обреченных. Его маленькая птичья голова запрокинулась. По худому лицу с крупным переломанным носом катились ледяные
