сравнивать, кто сбил рог ближе к верхушке.
Выпустив свои пули по мишеням, рядовые казаки выбыли, продолжая улыбаться, будто ничуть не переживали из-за упущенного почти из самых рук приза.
В какую-то минуту Маша не удержалась и крикнула:
– Желаю удачи!
Кому адресовались её слова, сказать было трудно, девушка знала всех троих оставшихся стрелков. Поскольку в это время лицом к ней стоял только Григорий, он принял сие пожелание на свой счёт и поклонился в ответ. Девушка смутилась и опустила глаза. Видевший это подпоручик Тяжлов нахмурился и шагнул к Ивану.
– Слышь, Копыто, – буркнул он недовольно. – Зачем Марья Андреевна именно Гришке желает удачи?
Иван пожал плечами и посмотрел на Григория. В глазах казака он прочёл глубокое удовлетворение от того, что самая красивая девушка обратила на него внимание. И ещё Иван понял, что победа для Григория теперь была самым желанным подарком.
– Ваш черёд, господин подпоручик.
– Благодарю. – Офицер вышел на линию.
Некоторое время он делал вид, будто проверяет оружие, готовясь сделать выстрел, затем долго принимал классическую стойку. Напряжение нарастало. Тяжлов чувствовал это. Он давно готов был стрелять, но выжидал, когда Маша устремит на него свои глаза, она перешёптывалась о чём-то с одной из офицерских жён.
Григорий отступил на несколько шагов, не желая мешать подпоручику.
Наконец Тяжлов принял изящную позу, поднёс приклад к плечу, опустил ружьё и снова поднял его. Все затаили дыхание. Он плавно потянул спусковой крючок.
– Мимо! – крикнул кто-то. – Мимо! Господин подпоручик промахнулся!
Тяжлов грубо выругался себе под нос, не на шутку разозлившись на себя. Он понял, что переступил через дозволенную грань, покрасовался излишне и потерял на этом необходимую ему концентрацию. Не единожды уже именно желание показать себя в наиболее выгодном свете подводило его, но всякий раз он забывал об этом.
– Чтоб вам… – прошипел он.
Иван посмотрел на Григория.
– Пожалуй, я уступлю тебе очередь, – проговорил Иван.
– Зачем? – удивился казак, напряжённо глядя на далёкие черепа.
Иван медленно обвёл взором зрителей и очень тихо сказал:
– Если ты попадёшь в рог, я не стану стрелять. Как бы низко ты ни отстрелил его.
Григорий быстро посмотрел на товарища.
– Не станешь? Почему?
– Мне почему-то кажется, что тебе очень нужно победить сегодня.
– А если я промахнусь?
– Тогда я сделаю выстрел. Зачем упускать из рук водку и лису? Водку можно выгодно обменять на пули и порох. – Иван хитро сощурился.
Григорий усмехнулся:
– Что ж…
Иван отступил на пару шагов, чтобы не мешать другу, и опустил глаза. Через несколько секунд он услышал выстрел и дружные крики приветствия.
Теперь, когда рог был отстрелен, Григорий повернулся к Ивану. Тот посмотрел на олений череп. Рог был отбит посередине. Иван улыбнулся, зная, что сам он сделал бы более удачный выстрел.
– Я отказываюсь стрелять! – крикнул он неожиданно для всех и обеими руками поднял ружьё над головой. – Я не буду стрелять! Объявляйте победителя!
Толпа загудела, выражая удивление и восторг. Все приветствовали Григория, и никто не знал, каких сил стоило Ивану отказаться от выстрела, наступив на горло собственной гордыне.
Григорий шагнул к нему.
– Ваня, спасибо. Но скажи мне почему?
Иван пожал плечами.
– Я целился туда, куда мог попасть, – сказал ему казак, стараясь перекрыть гул голосов. – Но ты бы выстрелил точнее. Если бы ты стрелял передо мной, у меня не осталось бы шансов… Почему ты сделал это?
– А почему ты согласился на это, Гриша? Впрочем, что мне за дело… Я просто подумал, что мне это вовсе не нужно: победа, приз…
– Ты уступил, – казак стиснул Ивану руку, – ты уступил мне.
Лицо Ивана сохраняло спокойствие, почти равнодушие.
– Ты, поди, заметил, что я… что мне… – Григорий понизил голос.
– Помилуй, Гриша, что ж я такого заметил?
– Что на Марью Андреевну я смотрю… Стыдно мне говорить о том… Она ведь вон какая… Я давно привык тут чукотских девок брюхатить, но они ж – иное дело. А как увидел Марью Андреевну… Понимаю, что не пара я ей, но в сердце, вишь ты, впервые за столько лет песня зазвучала… Поверишь ли, Ваня?
– Поверю, – задумчиво ответил Копыто. – Иди ж за призом. Марья Андреевна ждёт, и старик тоже вон рукой тебя манит.
– Спасибо…
Война
Рано утром на следующий день появились Чукчи. Казаки едва успели возвратиться с устроенного позади крепости кладбища, где похоронили убитого дикарями Василя, как над крепостными стенами разнеслось предупреждение.
– Ого-го! – звучно кричали дозорные на вышках. – Дикие пожаловали! Тревога!
В сером воздухе Чукчи темнели бесформенной массой на берегу озера, медленно продвигаясь в направлении крепости.
– В ружьё! – скомандовал кто-то, и заспанное пространство Раскольной очень скоро оживилось, задвигалось.
– Откуда идут?
– Много ль их?
– По воде али по берегу надвигаются?
– Давно у меня руки на них чешутся!
Поднятый шум заставил обитателей стоявших за крепостной стеной избушек и чумов быстро проскользнуть в приоткрывшиеся специально для них ворота. Решительным шагом прошёл на стену капитан Никитин, застёгивая мундир и насаживая треуголку на непричёсанную голову. Появился и отец Никодим в длинном чёрном платье. Его худощавое лицо, облепленное неопрятной рыжеватой бородой, являло собой воплощение безудержной ненависти. Чукчи остановились на достаточном расстоянии, чтобы не быть досягаемыми пулями и ядрами.
– Неужто канальи решились? – не поверил капитан Никитин и потряс над головой кулаком. – Вот я вас!
– Вряд ли, господин капитан, – ответил Тяжлов, подошедший к нему. – Силы слишком не равны. А коли полезут, пальнём из пушек. Пара залпов, полагаю, поставит точку, господин капитан. Их же по пальцам пересчитать можно, поглядите, даже отсюда видать…
– Оно, голубчик, конечно, но вот ведь… Жаль, жаль… Два года жили мы спокойно, не знали беды. Я уж совсем уверился в том, что подполковник Пленисер твёрдо договорился с дикими, когда встречался тут с ними. Помните, Вадим Семёнович, сколько их тут собралось, диких-то? Штук сто байдар приплыло, по двадцать человек в каждой! А сколько на оленях пришло! Да, зрелище было не из рядовых.
– Ничего, господин капитан, зададим сейчас перцу этим тварям, тоже зрелище будет! – воскликнул Тяжлов.
– Признаюсь, очень мне не хочется бой принимать. Отвык я, старый стал, запалу внутреннего не
