Батурина раздирали противоречия: сказать — не сказать? Он махнул рукой, поставил паяльную лампу на верстак, перекинул мешок за спину и вышел из мастерской. Наташа — за ним.
— Только вот что, — сказал он сурово, — ты здесь подождешь. Я у Гошки с Прошкой спрошу. Если они разрешат… — он не докончил и зашагал вверх по реке.
… Около лодки опять прыгали Прошка и Гошка и ругались. Лапоть лежал, уронив голову на лапы, и лениво наблюдал за ними.
— Опять ругаетесь? — сказал Батурин, бросил мешок к ногам и присел на днище лодки.
Братцы Азиатцевы кое-где уже залатали дыры свежими обрезками досок, однако работы было еще многовато.
— Вы чего в школу не ходите? — спросил Петр.
— Некогда, — сказал Гошка.
— В школу надо ходить, — строго сказал П. Батурин и сам удивился: с чего это он вдруг таким правильным стал?
— А кто лодку делать будет? — закричали братцы.
— Может, еще кого на подмогу взять? — неуверенно сказал Петр.
Братцы Азиатцевы опять подняли крик, но в это время, подняв голову от лап, зарычал Лапоть. Уши у него встали торчком.
— Чего это он? — спросил Гошка.
— Там кто-то есть, — сказал Прошка.
С громким лаем Лапоть бросился в кусты. Сперва слышался только треск, потом на прогалину выскочила Наташа Орликова. За ней из кустов выдрался Лапоть и с громким лаем начал скакать вокруг. Батурин кое-как успокоил Лаптя.
Но, по чести говоря, он был даже рад, что Орликова проявила инициативу и явилась сама — вроде он ее и не приводил.
Конечно, сами понимаете, произошел довольно крупный разговор между Гошкой и Прошкой и незваной гостьей. Батурин хитренько помалкивал. А Наташа то восхищением («Ох, какая лодка замечательная!»), то негодованием («Как не стыдно секретничать!»), то лестью («Ах, какие вы, ребята, молодцы!»), то мечтаниями («Эх, и поплывет же эта лодочка!..») — словом, всякими девчоночьими приемчиками заставила братцев замолчать. Потом они смущенно и вопросительно посмотрели на П. Батурина: дескать, ну что тут сделаешь, совсем зубы заговорила, придется взять в компанию, а ты как думаешь?
Петр Батурин хмурился, пожимал плечами, качал головой. И получилось, что они его упрашивали, а не он их.
— Только больше, чтоб никто, — твердо сказал Батурин.
— А как насчет движка? — спросил Гошка.
— Я одну штуку придумал, — уклончиво сказал Батурин. — Надо попробовать.
Тут же, вроде бы между прочим, Батурин сообщил братцам Азиатцевым о злополучном письме. Особого интереса братцы не выказали, но, как добрые товарищи, согласились пойти за Гулькину гору. Серьезному обсуждению подверглась кандидатура Фикуса. «Не тое, не тое, — говорили Гошка и Прошка, — не тое».
— Он все равно догадается, — сокрушенно сказал Батурин. — Он такой. И потом… он мне насчет чернил сказал. И вообще…
— Ну, гляди, — сказали Гошка и Прошка.
Они запрятали мешок с паклей под лодку и отправились к деду Веретею. По дороге Батурин объяснил свою идею относительно движка для лодки: можно сделать его реактивным, это даже совсем просто.
— У вас есть какое-нибудь корыто старое? — спросил Петр у деда Веретея.
Дед показал на крыльцо и сказал:
— Там.
Гошка и Прошка извлекли из-под крыльца оцинкованное корыто. Из сарая Петр вынес паяльную лампу, поставил ее в одном конце корыта, пробил две дырки в борту и проволокой закрепил лампу.
Братцы Азиатцевы взирали на его действия с недоверием, Наташа с любопытством, Лапоть подозрительно — ишь, распоряжается тут хозяйским добром. Бело-рыжий кот Тюфяк, задрав хвост, ходил вокруг корыта и терся боками о его борта.
Корыто было спущено на воду, и тут вдруг Тюфяк прыгнул в него и уселся с довольным видом посредине.
— Пошел вон! — заорали Гошка и Прошка.
— Пусть сидит, — сказал П. Батурин, — с пассажиром даже лучше.
Затем Петр накачал лампу и зажег ее. Паяльная лампа загудела, из форсунки широкой струей вырвалось оранжевое и синее пламя.
— Внимание! — торжественно сказал Батурин. — Пуск!
Он прибавил огня и оттолкнул корыто от берега.
— Урррра!!! — заорали Гошка и Прошка. — Пошло!
Корыто, подгоняемое реактивным пламенем, величественно плыло по реке, описывая большую дугу и слегка покачиваясь на маленьких волках. Посредине восседал кот Тюфяк, а по берегу носился, заходясь лаем, пес Лапоть. Это был какой-то ужасный непорядок: коты не должны плавать по реке в корыте — так, наверное, думал Лапоть. И, чтобы пресечь это безобразие, он бросился в воду.
Доплыв до корыта, он положил на его борт свою огромную лапищу. Корыто накренилось. Кот заверещал диким голосом, прыгнул на спину Лаптя и мертвой хваткой вцепился в его шкуру. Корыто, зачерпнув воды, медленно затонуло вместе с паяльной лампой. Лапоть с орущим на его спине Тюфяком приплыл к берегу и долго не мог стряхнуть с себя обезумевшего от ужаса кота.
Петр Батурин, Гошка и Прошка до посинения ныряли в поисках корыта и паяльной лампы, но так и не нашли.
П. Батурин помрачнел.
— Вениамин Вениаминыча лампа-то, — сказал он, ни к кому не обращаясь.
— Папина? — спросила Наташа. — Ладно, лампу я беру на себя!
Петр благодарно посмотрел на нее. Чего уж там говорить — отличная девчонка эта Наташа Орликова, просто мировая девчонка. Вслух он сказал:
— Не надо. Сам скажу.
Домой они шли уже совсем в сумерках.
На их лодке сидела какая-то парочка. Наташа быстро схватила Петра за руку и потащила прочь от берега.
— Да ладно тебе, — засмеявшись, сказал Батурин, — я же все равно заметил, кто это.
Наташа зажала ему рот ладошкой. П. Батурин остановился как вкопанный и готов был так стоять целую вечность.
— Ну и что?! — шепотом сказала Наташа. — Если она пионервожатая, так уже и не человек? Да?
…Перед домом на скамеечке сидели тетя Пуся и тетя Гуся, а с ними рядом — Петр даже удивился — его собственная мама. Тетя Гуся молча курила, а тетя Пуся и Батурина-мама мирно беседовали.
— А как вы считаете, — спрашивала Мария Ивановна, — овсянка полезна?
— Хм, — говорила тетя Гуся, — англичане, например, систематически едят овсянку.
— Вот и я думаю… — сказала Мария Ивановна.
— У англичан от овсянки лошадиные физиономии, — вставила тетя Пуся, не вынимая изо рта папиросы.
— Мам, — не выдержал Петр. — Пошли домой.
— А-а! Явился! — тоном, не предвещающим ничего хорошего, сказала Мария Ивановна. — Ну совсем
