Вадим Григорьевич Фролов
Что посеешь
Глава I
Этот Петр Батурин был прямой человек и не умел скрывать свои мысли. Нет, кое-какие мысли он, конечно, умел скрывать. Например, он никогда не высказывал вслух, что он думает об одной… одном человеке. Так же он здорово мог скрывать свои мысли, когда у него случалась какая-нибудь неприятность. Если ему было очень кисло, он мужественно веселился, и все веселились, глядя на него. Только одна… один человек смотрел на него немножко презрительно и как будто говорил: «Веселись-веселись, а я-то знаю, что у тебя кошки скребутся». А он, видя этот взгляд, начинал веселиться еще пуще. Прямо из кожи лез.
Но в остальных случаях Петр Батурин свои мысли не скрывал. Если он считал Ваську Седых бревном и орясиной, то так прямо и резал: «…дурак, ты, Седых, бревно и орясина». Несколько раз он был крепко бит за эту свою прямоту — у Васьки Седых кулаки были подходящие, — но все-таки стоял на своем, и как-то после очередного битья Васька ужасно расстроился и на следующий раз спросил уныло:
— Опять тебя бить, что ли?
— А бей, — сказал Петр беспечно, — тут ума не надо.
И все в классе ужасно удивились, когда Седых на эти слова только рукой махнул и отошел. Так что некоторая польза от Петькиной прямоты была.
Или вот еще. В начале учебного года пришла в класс девчонка — тоненькая, с хвостиком на голове, с зелеными глазами и весь нос в веснушках.
— Здравствуйте, — сказала она застенчиво, — меня зовут Алена Братусь, я из 9-го «б» и буду у вас пионервожатой.
Мальчишки молчали, а девчонки начали фыркать и пожимать плечами. Потом сразу несколько девчонок заверещали:
— А где Боря? Почему не Боря? А мы хотим Борю!!!
Тогда Алена покраснела и расстроилась.
— А кто такой Боря? — запинаясь, спросила она.
Тут уж загудели и мальчишки, а девчонки прямо взвились — как так: она не знает Борю! Который! Был! У них! В прошлом! Году! Пионервожатым! Мировой, мировейший парень Боря Синицын. Все ведь ждали — вот откроется дверь, просунется лохматая голова, подмигнет, скажет, не выговаривая букву «р»: «Пгивет, гавгики! После угоков не гасходитесь, дело есть!» И скроется, а после «угоков» придет Боря- Борисище и с ним даже цветочки сажать или там бумажную макулатуру собирать идешь как на бой или на праздник. А тут эта пичуга с хвостиком!
Оказалось, что Боря Синицын по семейным обстоятельствам уехал в другой город и весь класс отчаянно приуныл и на Алену с ее веснушками не обращал внимания. Она и так, и этак, то предлагала и другое, даже, кажется, плакала потихоньку, но 6-й «б» не поддавался. И однажды она привела в класс старшую пионервожатую Олимпиаду Павловну и в ее присутствии сказала, что больше не может. Олимпиада Павловна тут же начала произносить речь. Хорошую такую речь. Очень чувствительную и довольно сердитую. Она произносила ее довольно долго и, как говорят, «шторм крепчал», но тут поднялся Петр Батурин.
— У нас был настоящий парень, — торжественно сказал он, — Боря Синицын. Он был для нас, как отец родной и как комиссар. И мы за него и сейчас готовы и в огонь, и в воду, и даже в медные трубы. Он с нами делал что? — обратился Батурин к классу.
— Операция «Бенц»! — крикнул Колька Чупров.
— Опасные походы в любые погоды! — пропищал Жорка Чижиков.
— Танцы! — пропели девчонки. — Современные!
— А хоккей! — это мальчишки.
— А правила хорошего поведения! — это девчонки.
— А самбо и бокс! — это Васька Седых.
— Я не умею в… бокс, — растерянно сказала Алена, и хвостик у нее на голове задрожал.
Тогда Олимпиада Павловна громко крикнула: «Хватит!» — и даже пристукнула ладошкой по столу, но ее никто не послушал.
— И после всего этого, после нашего старшего друга и товарища, нашего комиссара, который проявил ини… как это… инициативу и который любил нас, как своих братьев и сестер. Младших. После этого! Нам! Непобедимому и непромокаемому! — Батурин ударил себя кулаком в грудь и прислушался, как она гудит. — Нам, гвардейскому 6-му «б», нам, у которых… которые… которыми… Нам присылают, — он сделал широкий жест в сторону Алены, — вот ее! Не пойдет!
Все зааплодировали. Алена Братусь пулей вылетела из класса. Но Олимпиада Павловна, как ни странно, успокоилась.
— Ты кончил, Батурин? — что-то уж слишком спокойно спросила она.
— Я кончил, — с достоинством ответил Петр. — Благодарю за внимание! — И пошел на свое место.
Все были потрясены. Почти все. Кое-кто довольно насмешливо улыбался. Кое-кто не считал Петра Батурина таким уж мужественным. И как мы увидим несколько позднее, этот «кое-кто» не так уж ошибался… ошибалась, пожалуй, так будет правильней — «ошибалась».
— Ну, раз ты кончил, Батурин, — спокойно сказала старшая пионервожатая, — ты сейчас выйдешь из класса, пойдешь по коридору налево, спустишься в сад, пойдешь по главной аллейке до конца, повернешь направо, зайдешь в беседку и, если дальше ты не будешь знать, что делать, я перестану тебя уважать.
Батурин удивился, но виду не показал — это было не в его правилах.
— Что я там не видел? — спросил он.
— Иди, иди, — ласково сказала Олимпиада Павловна.
Пожав плечами, Батурин вышел. Класс был несколько обескуражен.
— Зачем вы его туда послали? — спросил кто-то из девчонок.
Олимпиада Павловна улыбнулась.
— Он вернется и все расскажет. Подождем. А вы пока подумайте о правилах хорошего тона.
Все стали думать, а через пять минут вернулся Батурин. Почему-то он был красный, как спелый помидор.
Старшая пионервожатая с любопытством посмотрела на него, но Батурин как воды в рот набрал.
— Что там, за беседкой? — свистящим шепотом спросил Кешка, по прозвищу Фикус.
— Можно я не буду говорить? — спросил Петр у Олимпиады Павловны.
— Как хочешь, — сказала она и усмехнулась.
— Раз уж ты такой храбрый, — сказал, нет, сказала кое-кто, — так скажи. Или ты только притворяешься храбрым?
Батурин взял себя в руки. Гордо и спокойно он посмотрел прямо в синие глаза Наташи Орликовой.
— За беседкой была… эта Алена… как ее, Братусь, — сказал он.
Класс ахнул. И хором спросил:
— Ну, и?
