— Ну, допустим. А кем будешь?
— Человеком.
— Это обязательно. А вот дело, дело-то какое делать будешь? Я вот, — тут профессор усмехнулся, — я вот уже в четвертом классе решил, что стану… хм… ученым. И стал, как видишь.
— Вот вы насчет чего… Есть у меня одна идея. Только пока — помолчу, — скромно сказал Петр Батурин.
Профессор посмотрел на него с любопытством и сказал:
— Идея — это хорошо.
Некоторое время они ехали молча.
— А куда вы меня везете? — спросил Батурин.
Тут профессор очень оживился.
— О-о-о, — закричал он, — это та-а-акой, знаешь, замечательный дед! Увидишь.
И тут они приехали. На самом берегу реки среди высоченных сосен стоял небольшой домишко. Не то чтобы очень старый, но и не очень новый, однако довольно крепенький. Заборов никаких не было, только рядом с невысоким крыльцом стояла собачья будка, а подальше от воды небольшой сарайчик. К воде вели новые мостки, и к ним была причалена отличная просмоленная лодка.
Из будки вылезла огромная лохматая бело-рыжая собака. Потянулась, зевнула, показав страшенные зубищи, и два раза хрипло гавкнула. Мужественный Петр Батурин сунулся назад в машину, но профессор Орликов придержал его за плечо.
— Здорово, Лапоть, — сказал он собаке и повел Петра к ней навстречу.
Лапоть лениво помахал хвостом-парусом и спокойно подошел к ним. У Петра Батурина поджилки затряслись, но виду он не подал. Лапоть не обратил на него никакого внимания и вежливо поздоровался с профессором.
— Дед Веретей дома? — спросил профессор у собаки.
Лапоть гавкнул и улегся у ног Вениамина Вениаминовича.
— Нет, значит, — сказал профессор, — если бы дома был, Лапоть бы сразу за ним побежал. Обидно, — он посмотрел на часы. — А у меня уже времени нет. Ну, ничего. Давай твои сокровища выгружать. Ты, если не торопишься, дождись деда.
Они быстро разгрузили машину. И Петр уселся на пенек ждать деда Веретея.
Перед тем как уехать, профессор сказал:
— В сараюшке у деда мастерская. Он на все руки мастер. И вообще, как это у вас говорят, «потрясный» дед. Только говорлив малость. Ужас, какой болтун. Это первое. А второе вот что: ты бы как- нибудь забрел ко мне. Мы бы с тобой потолковали. У меня к тебе, вроде, дело одно наклевывается. Ну, давай лапу.
Он влез в машину, но тут же высунул голову из окна:
— Слушай-ка, — сказал он безразличным тоном, — мне Наташка про одного парня из класса рассказывала, что он математику и физику еще кое-как учит, а вот ботанику или там литературу совсем не признает. Дескать, не нужны они ему начисто. Есть у вас такой чудак?
Петр Батурин проглотил слюну и мужественно промолчал.
Машина фыркнула синим дымком и утарахтела.
Лапоть неодобрительно посмотрел ей вслед, встал, потянулся, подошел к Петру и улегся рядом с ним, уткнув голову в лапы. А Петр Батурин принялся размышлять. И размышлял он по следующим вопросам:
— С чего это маманя вдруг обрушилась?
— Почему профессор Орликов решил ему помогать?
— Какое к нему дело наклевывается у профессора?
— Идти к профессору или нет?
— Что еще сказала Наталья Орликова своему папе про… того парня, которому литература начисто не нужна?
— И какого лешего он ляпнул про идею какую-то?
Думал он обо всем этом, конечно, не по порядку, а сразу обо всем. И поэтому в голове у него была порядочная каша. Из этой каши Петр Батурин сумел выловить, пожалуй, только пару более или менее разумных мыслей. Первая — к профессору Орликову он пойдет, и пусть там хоть Наташа, хоть Разнаташа.
И еще. Про идею он ляпнул вроде бы нарочно, так сказать, насупротив. Профессор с четвертого класса мечтал быть ученым. Витенька Пискарев уже сейчас знает, что будет ученым. Васька Седых хочет штурманом быть. Жорка Чижиков — космонавтом. Таська Бублянская — поэтом. Оля Зубавина — доктором. Наталья Орликова — знаменитой балериной. И даже Кешка Фикус — послом в какой-нибудь зарубежной стране. Тоже мне — профессора, поэты, дипломаты!
Вы, уважаемый профессор Вениамин Вениаминович, наверно, думали, что я и впрямь скажу что- нибудь такое же? Дудки! Тем более — идеи-то никакой и не было.
Тут пришел и сам дед Веретей. Он как-то неожиданно появился откуда-то и встал перед Петром Батуриным и уставился в него маленькими острыми глазками, еле видными из-под бровей. Сивый, обросший, как замшелый пень, низенький, но плечи! — в дверь наверно только боком проходит, руки чуть не до колен, и каждая как хорошая лопата. Стоит, молчит и смотрит. У левой ноги сидит собака Лапоть, а справа — здоровущий бело-рыжий кот откуда-то взялся. И тоже смотрит.
Так они молчали-молчали, а потом будто железо ржавое заскрежетало. Это дед Веретей спросил:
— Кто такой?
— Э-э… — сказал Батурин.
Дед кивнул и пошел в дом. Собака Лапоть и кот отправились за ним, а Петр Батурин встряхнулся и тоже пошел к дому. Как же все объяснить? Но объяснять ничего не пришлось. Дед Веретей, похоже, умел читать чужие мысли и видеть насквозь.
Не успел Петр дойти до дома, как дед Веретей появился на крыльце, спустился, подошел к Петькиным драгоценностям и внимательно посмотрел на них. Потом пошел к сарайчику, открыл дверь и мотнул головой Петру — таскай, дескать. Батурин схватил пару железяк, сунулся с ними в дверь сарайчика и ахнул. Это была мастерская. Да какая! От восхищения и зависти у П. Батурина, как говорят, «в зобу дыханье сперло». Он уронил свои железяки и встал, как вкопанный, открыв рот. Дед стоял рядом и довольно сопел. Потом он ткнул рукой в свободный угол, где стоял небольшой верстачок, а под ним пустой ящик, и ушел. А Петр мелкой рысью начал носиться взад и вперед, аккуратно сортировал, укладывал и развешивал свои инструменты и материалы. Очень аккуратно, потому что иначе нельзя было: у этого замшелого деда в сараюшке были порядок и чистота.
Пес Лапоть лежал на крыльце и внимательно наблюдал, как бегает Петр. Дед Веретей высунул голову в дверь и что-то буркнул. Тут П. Батурин даже споткнулся от удивления. Лапоть встал, подошел к груде материалов, взял в зубы какую-то штуковину и понес не спеша в сараюшку. Так вдвоем они все и перетаскали.
Петр прикрыл дверь и присел на пенек, вытирая пот. Дед поманил его из окошка. Петр в сопровождении Лаптя зашел в избу. Это и верно была скорее изба, чем дом. Сени просторные и одна большая комната с русской печкой. Лавки по стенам и некрашеный стол в углу. Вот и все. Кровати не было, видно, спал дед на печи.
На столе лежал большой кусок хлеба и стояла поллитровая банка с простоквашей. Дед опять мотнул головой, и Петр, решив уже ничему не удивляться, с аппетитом слопал и хлеб и простоквашу.
Дед сидел на лавке, положив ручищи на колени, и с интересом смотрел на Петра.
— Спасибо, — сказал Петр.
Дед молча кивнул.
«Ну и разговорчивый дед, — подумал Батурин, — ужас, какой болтливый…»
И тогда дед спросил:
— Винаминыч тебя, что ль, приволок?
