Петр кивнул.
— Как звать? — проскрипел дед.
— Меня-то? — спросил Петр.
Дед кивнул.
— Петя, — сказал Батурин. — А… а вас?
В самом деле, не может же он этого деда просто Веретеем звать. В горле у деда что-то забулькало, заскрипело, а глазки совсем спрятались за сивыми бровями. «Смеется», — догадался Петр и сам тоже засмеялся почему-то. Так они посмеялись немного, и дед Веретей сказал, ткнув пальцем себя в грудь:
— Веретей.
— А по отчеству? — вежливо спросил Петр.
— Веретей, — упрямо сказал дед и ткнул пальцем в кота: — Это Тюфяк. А тот, — он мотнул головой в сторону собаки, — Лапоть.
Они еще поговорили чуток, и Петр отправился восвояси.
— Приходи, — сказал ему на прощанье сказочный дед Веретей.
Глава III
В мастерской у известного в городе скульптора Варенцова пыль стояла столбом. Скульптор в длинном грязном халате яростно пилил доски и рейки, крутил какие-то непонятные загогулины из толстой, чуть не в палец, проволоки, и из всего этого мастерил какую-то жуткую конструкцию: не то птицу из сказки, не то скелет марсианина. Он чихал, кашлял и чертыхался. Руки у него были исцарапаны и исколоты, глаза покраснели и слезились, лоб был вымазан глиной, а волосы присыпаны серой пылью.
Мастерской была большая комната с одним огромным во всю стену окном. На полу, на полках, на подставках стояли, лежали, сидели, валялись гипсовые, глиняные, бронзовые, одетые и раздетые люди, а вперемешку с ними отдельные руки, ноги, туловища без рук и ног, головы, пальцы, носы, уши и прочее, и прочее. Вдоль стен торчали глыбы разного камня, стояли мешки с гипсом, а посредине — чан с серой глиной. С потолка свешивались страшные маски. В углу маячила прикрытая, как саваном, мокрой простыней какая-то непонятная фигура.
Скульптор Варенцов прикручивал к проволочному скелету какую-нибудь доску, отбегал в сторону, смотрел полминуты, потом подбегал, отрывал доску и приколачивал ее по-другому, хватал проволоку, зажимал ее в слесарные тиски и свирепо колотил молотком, загибая ее по-разному. Затем опять бежал к скелету и приспосабливал эту проволоку к доске. Снова смотрел, снова чертыхался, хватал громадные клещи, выдирал проволоку и приспосабливал ее к другому месту.
На присутствующих он не обращал внимания, словно их и не было. А их было четверо — этих посторонних: уже известные вам классная руководительница 6-го «б» Римма Васильевна и Петр Батурин и новые действующие лица этой повести — два братца Азиатцевы — Гошка и Прошка.
Дело в том, что и Гошка, и Прошка (так же как и П. Батурин) абсолютно не признавали ни литературы, ни искусства. Из воспитательных соображений добрая Римма Васильевна Гарбузова решила их на первых порах познакомить с работой знаменитого в городе скульптора М. М. Варенцова. И вот знакомила. Она смотрела на скульптора и тихонько вздыхала от восторга. Гошка и Прошка, разинув рты, пялили глаза и ничего не понимали. Петр держал рот закрытым, но тоже смотрел на скульптора во все глаза.
— Чего это он? — спросил через некоторое время Прошка, а Гошка покрутил пальцем у виска и вопросительно посмотрел на Римму Васильевну.
Она приложила палец к губам и шепотом сказала:
— Он творит.
— Чего-о-о? — удивились Гошка и Прошка.
Батурин молчал. Этот чихающий и скачущий скульптор ему нравился. Он работал весело, быстро и ловко.
— Он творит, — строго повторила Римма Васильевна. — Он творит замечательную скульптуру.
Гошка и Прошка фыркнули.
— Вот эту? — сказали они хором. — Ну и ну!
Скульптор присел на подставку рядом со скелетом, вытер ладонью пот со лба.
— Римма Васильевна, а зачем вы этих… охламонов ко мне притащили?
— Видите ли, Михаил Михайлович, — застеснялась Римма Васильевна. — Они славные мальчики, но я хочу, чтобы они поняли, что искусство — это не забава, а нелегкий и благородный труд. — Римма Васильевна говорила громко и торжественно. — И что самое важное — искусство помогает мыслить и стать полноценным человеком.
— Ну, ну, — добродушно сказал скульптор.
Он встал с подставки, взял рейку и начал приколачивать ее к скелету, тяпнул себя по пальцам, чертыхнулся и швырнул молоток в сторону.
— Ну-ка? — решительно сказал скульптор Варенцов. — Снимайте куртки и рубашки. Живо!
— Зач-чем? — удивились братцы Азиатцевы.
— Лепить нас будете? — спросил Петр.
— Ну да… — засмеялся скульптор. — Слишком много чести — лепить вас. Работать будем.
Он подошел к чану, захватил пригоршню глины, помял ее и пришлепнул к скелету.
— А ну, хватай глину! — крикнул он. — Шлепай. Ты — сюда, ты — сюда, а ты — сюда.
И Гошка, и Прошка, и сам Петр Батурин, сняв куртки и рубашки и оставшись в маечках, начали шлепать куски глины туда, куда показывал им скульптор. Было довольно весело. Глина смачно чавкала, скульптор чихал и покрикивал, Римма Васильевна смеялась до упаду, ребята носились как угорелые от чана к скелету и обратно.
— Теперь ясно, — сказал Петр Батурин.
— Что тебе ясно? — спросил скульптор. — Мне еще не ясно, а ему уже ясно. Ишь, гений какой!
— Человек будет, — сказал Батурин, — скульптура. Вот нога, вот другая, вот — тулово…
— Дошло, — одобрительно сказал Варенцов.
Через полчаса, когда все взмокли, скульптор Варенцов сказал «шабаш» и сел на подставку. Скелета уже не было. Вместо него на подставке стояло что-то еще довольно бесформенное, но уже издали напоминающее человека.
— Гранату, что ли, бросает, — неуверенно сказал Батурин.
— Вроде гранату, — сказал Гошка.
— Ага, гранату, — сказал Прошка.
Скульптор ничего не ответил. Он сидел, устало опустив руки между колен, и задумчиво смотрел в угол на фигуру под простыней. Потом он встал и подошел к ней.
— Ну-ка, станьте подальше, — сказал он и, когда все отошли к дальней стене, быстро сорвал простыню и отбросил ее в сторону.
На небольшом пьедестале стояла на цыпочках тоненькая стройная девчонка. Легкое платье словно трепетало от ветра. Руки были откинуты назад, голова закинута вверх, волосы растрепались. Глаза были полузакрыты, а губы слегка улыбались, как будто она подставила лицо солнцу и ветру.
— Наташка! — ахнул мужественный Петр Батурин.
— Изумительно, — сказала Римма Васильевна.
— Похоже? — спросил скульптор Варенцов мрачно.
