женщины. Она его уничтожила, она оставила последнее слово за собой, и он никогда не сможет сказать ей, что он обо всем этом думает. С мертвыми не спорят.
– Может быть, коньячку? – заботливо засуетился Другг.
Она его уничтожила. Нет, бред! Она мертва, а он жив, он находится в той самой комнате, где несколько дней назад Азия встретила свою смерть. Он посмотрел на кровать, на минуту ему даже показалось, что атласная белоснежная подушка сохранила отпечаток ее головы. Но нет – это всего лишь причудливая игра света.
И Филипп понял, что так просто ему отсюда не уйти. Если даже он соберется с силами, развернется и покинет студию, все равно его будет все время тянуть сюда. Он не сможет больше без этой квартиры, без этой кровати.
– Друг? – хрипло позвал он, не узнавая своего голоса. – Друг, я подумал. Я согласен. Давай работать вместе.
– Молодец, – растянул тот в улыбке тонкие губы. – Я не сомневался, что ты умный мальчик…
Другг стал его другом на пять с лишним лет. Потом он при загадочных обстоятельствах исчез – сплетничали, что с ним расквитался недовольный чем-то клиент. Филипп его исчезновению даже обрадовался – в его распоряжении уже давно была база данных, достаточная для автономной работы. Работать с Друггом было не слишком приятно – тот не брезговал ничем. Малолетки, любители животных, садисты – все, что угодно, лишь бы заплатили хорошо. Особо скользкие заказы он снимал сам – Филипп отказывался над ними работать, за что Другг его мягко журил. К тому же, как потом выяснилось, режиссер скрывал от Филиппа реальную стоимость порнозаказов. Оператору доставались жалкие крохи, а сам Другг купил себе дорогое авто и две квартиры в центре Москвы. В общем, наконец он вздохнул с облегчением. Началась его новая жизнь.
Филипп Меднов стоял на пороге новой жизни. У него была всего четверть часа, чтобы собрать вещи. Последние пятнадцать минут в собственной квартире, в сопровождении мрачного оперативника, – кто знает, что ждет его впереди? Холод и смрад переполненной душной камеры, презрительная агрессия бывалых урок, безразличие суда, неприятное внимание криминальных журналистов.
Он в растерянности стоял посреди комнаты, упуская заветные минуты. Что взять с собой в камеру? Спортивный костюм, сигареты, теплые носки. Хорошо, что у него есть деньги на дорогого адвоката. Адвокат ему принесет все, что надо.
Ничего, он выдержит. Все стерпит. Сожмет волю в кулак, будет вести себя образцово-показательно, в конце концов, заплатит, кому нужно, и ему устроят условно-досрочное. Ему есть ради чего терпеть. Ему есть куда вернуться.
Он имеет то, что дороже денег, – бесценный фильм с участием Евы. Надо бы спрятать кассеты – в квартире Филиппа есть потайной сейф. А позже адвокат сможет отнести пленки в какой-нибудь надежный банк. Там они спокойно дождутся его возвращения. Он выйдет из тюрьмы, смонтирует фильм, продаст его и станет наконец богатым. Можно будет завязать с порнушкой. Да и вообще с работой можно будет завязать!
Он купит себе домик на морском берегу (именно такой домик, в котором он когда-то – так недавно и так давно – мечтал жить с Марьяной). Он будет целыми днями валяться в гамаке и наслаждаться медитативным ничегонеделанием.
Филипп отодвинул ящик стола, в котором он хранил кассеты. И замер в изумлении. Ящик был пуст. Пленки исчезли, вместо них на дне белел какой-то листок – похоже, сложенная вчетверо записка. «Может быть, Ева обо всем догадалась и перепрятала кассеты? – подумал он, спешно разворачивая письмо. – Она ведь умная девочка, она могла понять…» И действительно, это было письмо от Евы. Филипп узнал ее угловатый мужской почерк – буквы, словно пьяные, заваливались друг на друга.
«Дорогой Филипп! – писала она. – Жаль, что так вышло. Я люблю тебя и до самого последнего дня думала, что ты действительно собираешься на мне жениться. Но позавчера меня подкараулил на улице какой-то странный человек. Его зовут Георгий Вахновский. Он показал мне фотографии, Филипп. Он сказал, что ты давно влюблен в его жену по имени Марьяна. Что он, Георгий, устраняется, чтобы не мешать вашему счастью. А ты якобы уже подарил ей кольцо.
Наверное, мне не стоило так поступать. По-хорошему, мне надо было обсудить все с тобой и выслушать, что ты скажешь. Но знаешь, что-то заставило меня поверить этому Георгию.
Я, конечно, признаю, что та девушка, Марьяна, гораздо красивее меня. Она похожа на кинозвезду – наверное, все мужчины сходят от нее с ума. Но она выбрала тебя, и это меня нисколько не удивляет. Ты самый замечательный, и я желаю вам счастья.
P.S. Кассеты с фильмом я забираю. Теперь тебе не до кино, надо готовиться к свадьбе. Заранее прими мои поздравления.
Внизу страницы она нарисовала ангелочка – такие ангелочки обычно украшают бело-розовые свадебные открытки. И почему-то ангелочек этот, криво нарисованный ручкой, добил его окончательно. Не предательство Марьяны, не внезапно преобразившийся порноактер Валера, не месть оскорбленного Вахновского, не воспоминания об Азии, а именно ангелочек. Филипп столько пережил за последние часы, и теперь – вот это.
– Что вы там копаетесь? – неприветливо спросил его сонный страж.
– Еще пять минут, – буркнул Филипп, обессиленно опустившись на стул.
Нет, не могла она так с ним поступить, не могла. Наверное, она скоро объявится. Она непременно узнает, что с ним случилось, и придет к нему в следственный изолятор. Рассмеется, посмотрит на него, как всегда, восторженно и скажет, что кассеты спрятаны в надежном месте. Что они ждут его возвращения. Вернется Филипп, смонтирует фильм, и…
– Поторапливайся! – Он почувствовал резкий толчок в спину. И индифферентно сказал:
– Да, я уже готов.
…В камере было влажно, темно и накурено – хоть топор вешай. Все узники непрерывно кашляли. Кто-то – глухо и тихо, интеллигентно прикрывая ладонью рот, кто-то – отчаянно и совершенно не стесняясь окружающих.
Этот непрерывный многоголосый легочный хрип превратился в надрывную странную мелодию, не замолкающую ни ночью, ни днем. В самый первый день эта «музыка» раздражала Филиппа, он долго не мог уснуть – из-за чужого кашля, из-за навязчивого запаха мочи и сигарет, из-за того, что вокруг слишком громко разговаривали – в любое время суток. Спали заключенные тремя сменами – по шесть часов. Камера была рассчитана на пятьдесят человек, а находилось в ней почти сто тридцать арестантов.
Потом он привык – человек быстро привыкает к самым невероятным условиям. А еще позже, через несколько недель, даже научился извлекать из тюремного существования некое странное мазохистское удовольствие.
Как и все остальные, Филипп ждал суда. Несколько раз в неделю он встречался с адвокатом – его нанял Марат Логунов. Филиппу тот не понравился – какой-то ушлый, себе на уме. Но другого выхода не было.
Каждый новый день был еще отвратительнее предыдущего. По утрам – однообразный, безвкусный, но ставший привычным завтрак – перловка или остывшая гречка. На обед – жиденькие щи, на ужин – двести грамм черствого хлеба. Все это происходило словно не с ним, Филиппом Медновым. Не с ним, капризно откладывающим лук из тарелки в дорогих ресторанах, не с ним, пристрастно допрашивающим официанта, будет ли масло непременно оливковым. Не с ним.
Однажды адвокат принес ему зеркало. Филипп взглянул равнодушно – и усмехнулся только. И в зеркале был некто чужой – и у этого чужого мужика было худое, отчего-то смуглое лицо с впадинами щек, белые обветренные губы (странно, по камере не гуляли сквозняки, а в клетушке для «прогулок» он находился слишком маленькое время), болезненно-красные щелочки глаз.
– Может быть, возможно заплатить кому-то, чтобы меня перевели в другую камеру? – как-то поинтересовался Филипп у адвоката.
– А что случилось? – насторожился тот. – Обижает кто?
– Да нет. Просто условия невыносимые. Ад. Наверняка ведь можно заплатить кому-то, чтобы перевели в отдельную, платную камеру. Ведь наверняка же такие есть.
Адвокат неприятно усмехнулся:
