гоноррея — та гложет тебя неотступно и никогда сама не проходит. А с чего ей проходить самой? Ей хорошо, тепло и не дует. Стоит ли кончать тусовку? Вы только поглядите, какие ребятишки здоровые, веселые!
Со временем я 2 раза словил настоящую гоноррею — один раз — в Тегусигальпе, в Гондурасе, а потом еще раз — в Сайгоне, теперь переименованном в Хо Ши МинСити, во Вьетнаме. И оба раза я рассказывал докторам про ту историю, в старших классах.
Они сказали, что это был, должно быть, дрожжевой грибок. Жаль, что я не открыл хлебопекарню.
С тех пор отец являлся домой с работы, принося детали для экспоната, сделанные по его заказу в Барритроне: подставки и демонстрационные витрины, объяснительные таблички и этикетки, напечатанные в типографии, которая много работала для Барритрона. Кристаллы прибыли из фирмы химических препаратов в Питтсбурге, тоже работавшей с Барритроном. А один кристал, помнится мне, прибыл издалека — из самой Бирмы.
Фирма химических препаратов, — должно быть, не без труда — составила для нас потрясающую коллекцию кристаллов — то, что они нам прислали, явно не входило в их обычный ассортимент. Ради того, чтобы угодить такому солидному заказчику, как Барритрон, они, должно быть, обратились к человеку, собиравшему и продававшему кристаллы из-за их редкостной красоты и ценности, для которого это были не химические вещества, а драгоценности.
Как бы то ни было, эти кристаллы, достойные музейных витрин, заставили отца сказать те знаменитые слова, последние слова, которые он произнес, рассыпав их на кофейном столике в нашей гостиной и не сводя с них восхищенных глаз:
— Сын, проигрыш нам не грозит.
Однако, как говорит Жан-Поль Сартр (в «Крылатых словах» Бартлетта): «Ад — это другие люди'[1]. Другие люди во мгновение ока расправились с нашим непобедимым экспонатом в Кливленде, 43 года тому назад.
Как тут не вспомнить генералов Джорджа Армстронга Кастера у Литтл Бигхорна, и Роберта И.Ли под Геттисбергом, и Уильяма Уэстморленда во Вьетнаме.
Кто-то, помнится мне, один раз повторил знаменитые последние слова генерала Кастера: «Откуда прут эти проклятые индеи, так их перетак?»
Мы с отцом, а вовсе не наши великолепные кристаллы, стали на время самым популярным экспонатом в Аудитории Мелленкампов. Мы стали образчиками извращенной психологии. Остальные участники и их менторы собрались возле нас и устроили нам форменный допрос. Они-то знали, фигурально выражаясь, на какую кнопку нажать, чтобы мы бледнели, краснели, извивались и улыбались, ну, и прочее в этом роде.
Один участник спросил отца, сколько ему лет и в каком он классе учится.
Самое время, чтобы собрать наши вещички и смыться оттуда. Судьи до нас пока еще не дошли, и репортеры тоже. Мы еще не поставили табличку, где значилось мое имя и школа, которую я представлял. Мы еще не произнесли ни одной фразы, которую стоило бы увековечить.
Если бы мы смотали удочки и незаметно слиняли в тот самый момент, оставив пустой стол, то, возможно, попали бы в историю американской науки как выбывшие участники — по болезни или еще по какой причине. Там уже был один пустой стол, всего в пяти метрах от нашего. Мы с отцом знали, что он останется пустым, нам сказали, почему. Предполагаемый участник вместе со своим папой и мамой находился в больнице в Лиме, Огайо — не в той Лиме, что в Перу. Это был их родной город. Накануне, отправляясь в Кливленд, они едва успели подать машину задом от своего дома — а в багажнике у них был выставочный экспонат, — когда в них врезался сзади какой-то пьяный водитель.
Ничего особенного не произошло бы, если бы у них в багажнике не лежали несколько бутылок с разными кислотами — тот самый экспонат, — бутылки перебились, кислота смешалась с бензином. Обе машины мгновенно вспыхнули.
Этот экспонат, кажется, должен был продемонстрировать несколько способов применения для пользы Человечества кислот, к которым многие люди относились с опаской и пренебрежением.
Люди, которые глазели на нас и засыпали нас вопросами, послали за судьей — уж очень им не понравилось то, что они видели и слышали. Они хотели, чтобы нас дисквалифицировали. Мы были не просто жулики. Мы были посмешищем!
Меня чуть не вырвало. Я сказал отцу:
— Па, честное слово, лучше нам отсюда убраться. Что-то мы не рассчитали.
Но он сказал, что стыдиться нам нечего и что никто не дождется, чтобы мы удирали домой, поджавши хвост.
Вьетнам!
Судья, конечно, пришел и без труда выяснил, что я вообще никакого понятия о нашем экспонате не имею. Тогда он отозвал отца в сторонку и попробовал с ним договориться как мужчина с мужчиной. Он вел себя дипломатично. Он вовсе не хотел возбуждать враждебные чувства в нашем родном округе, который послал меня в Кливленд как своего представителя. И он отнюдь не хотел унижать отца, почтенного члена общества, который, судя по всему, просто прочел правила не очень внимательно. Он не хотел позорить нас, формально дисквалифицируя — это могло вызвать нежелательный ажиотаж в прессе. Но отец, со своей стороны, не должен был настаивать на том, чтобы мой экспонат участвовал на равных и законных основаниях в общей экспозиции.
Он сказал, что, когда настанет наша очередь, он вместе с остальными судьями просто пройдет мимо нас, не сказав ни слова. Они сохранят общий секрет — что мы вообще ничего не могли выиграть.
Такой был договор.
История.
5
В этом году победительницей оказалась девчонка из Цинциннати. Оказалось, что у нее был тоже экспонат, связанный с кристаллографией. Но она, в отличие от меня, или сама вырастила свои кристаллы, или насобирала их в ручейках, пещерах и угольных шахтах, в радиусе 100 километров от дома. Звали ее Мэри Алиса Френч, я помню, но в финале, на Национальной Выставке в Вашингтоне, округ Колумбия, она оказалась где-то в хвосте.
Когда ее отправляли на Финальную Национальную Выставку, город Цинциннати, говорят, настолько преисполнился гордости и уверенности в победе, или по крайней мере в том, что ее кристаллы займут почетное место, что мэр учредил «День Мэри Алисы Френч».
Теперь я невольно думаю об этом — времени у меня предостаточно, чтобы подумать о людях, которым я причинил зло, — и спрашиваю себя, не послужили ли мы с отцом невольной причиной ее ужасного провала в Вашингтоне. Вполне вероятно, что судьи в Кливленде присудили ей Первый Приз, чтобы подчеркнуть моральный контраст между ее экспонатом и нашим.
Может быть, в этом судействе наука отошла на задний план, и на фоне нашего постыдного мошенничества эта девочка дала судьям бесценную возможность научить школьников золотому правилу, которое выше всех законов науки: береги платье снову, а честь смолоду.
Как знать?
Много, много лет спустя после того, как сердце Мэри Алисы Френч было разбито в Вашингтоне, а я стал преподавателем в Таркингтоне, у меня учился паренек из Цинциннати, ее родного города. Его родня с материнской стороны недавно продала единственную уцелевшую ежедневную газетенку и главную телекомпанию и кучу радиостанций и еженедельных газет в придачу султану Брунея, которого считают самым богатым человеком на Земле.
Этот ученик выглядел лет на 12, когда его к нам привезли, а на самом деле ему был 21, но голос у него так и не ломался, а ростом он был 150 см. После сделки с султаном он, по слухам, стоил лично 30 000 000 долларов, но шарахался от собственной тени.
Он умел читать, писать и считать и сам выучил даже алгебру и тригонометрию. Он был, пожалуй, самым сильным шахматистом за всю историю колледжа. Но в обществе он совершенно терялся, и, видимо, так и не смог это преодолеть, потому что до смерти боялся всего на свете.
Я его спросил, не знал ли он женщину в Цинциннати, мою ровесницу примерно, по имени Мэри Алиса Френч.
Он ответил:
