Несостоявшаяся революция

основы, поставивший их под сомнение, объективно окажется но­вой революционной волной. Ее динамика, характер, глубина, уровень насилия и др. — остаются открытыми вопросами, на которые сейчас можно отвечать только гадательно.

Тем не менее рискнем высказать несколько предположений насчет потенциального революционного кризиса. Во-первых, хотя первотол­чок ему дадут структурные факторы — финансовые и экономические, главенствующее значение для развития кризиса будет иметь уже такая переменная, как морально- психологическое состояние общества и элит. Финансовый кризис — спичка, состояние умов — хворост. Вы­ сох он или нет?

Почти треть населения страны (32,5%) выражает готовность к ре­волюционным методам действий для создания более справедливого и эффективного общественного строя. Правда, число людей, пред­ почитающих эволюционные изменения революционным, несколько больше (40,4%) [33], но ведь вопросы революции никогда не решались голосованием и формальным соотношением голосов. Хотя потенци­ально революционная позиция этой трети населения не вылилась в актуальные политические действия, само существование значитель­ной и радикально настроенной группы населения свидетельствует о глубинной нестабильности отечественного общества. Для массы лю­дей идея революции не табуирована культурно и приемлема психоло­гически. Выльется ли подобная готовность в революционную стихию? Это как раз зависит от того, найдутся ли у революционной пехоты вожаки и сложится ли революционная констелляция, где одним из главным факторов всегда оказывается поведение элит.

Готовы ли они консолидировано тушить революционный пожар или же разбегутся в разные стороны при первых искрах? Во всех пред­шествующих революционных кризисах разбегались, но такое поведе­ние не обречено повторяться.

Во-вторых, социальный аспект революционного кризиса будет не­разрывно переплетен с национальным, точнее, с русским этническим. Ведь главный социальный вопрос современной России — русский вопрос. Русские составляют социально подавленное и этнически ущемленное большинство страны, социальное и национальное из­мерения в данном случае совпадают. Характерно, что наибольший негативизм в отношении статус-кво демонстрируют как раз левые и националистические настроенные граждане, революционная готов­ность которых выше среднего по стране уровня[34].

В-третьих, до сих пор русские революции совпадали с мировыми (или общеевропейскими) системными кризисами. Судя по тревожной глобальной динамике, не станет исключением и новая революция.

В-четвертых, новая волна русской революции окажется революци­ей низкой интенсивности. По своему физическому и морально-психо­логическому состоянию наше общество способно на бурные разовые выплески напряжения и агрессии, но не на устойчивую вражду и дли­тельную гражданскую войну. Вспышки погромного насилия, массо­вые акции протеста, дезорганизация хозяйственной и общественной жизни — да, идущие друг на друга классы и армии — нет. Совсем без кровопускания вряд ли удастся обойтись, но рек крови быть просто не может. В этом смысле витальная слабость русского народа высту­пает ограничителем масштабов и глубины революции, в частности, революционного насилия.

Однако эта же слабость ставит под сомнение возможность успеш­ного выхода России даже из революции низкой интенсивности. Новая Смута происходит в ситуации русского этнического надлома: впервые за последние пятьсот лет русские перестали ощущать себя сильным, уверенным и успешным в истории народом. Это означает драмати­ческое уменьшение шансов России и русских на повторную «сборку» после очередного приступа Хаоса. Мы не только не знаем, что же «бу­дет с Родиной и нами», но вообще не можем быть уверены, что после новой революционной волны Родина и мы останемся.

В-пятых, даже самая недвусмысленная революционная ситуация не актуализируется, не превратится в революцию в отсутствие силы, способной поднять волну. Здесь к месту вспомнить классическое оп­ ределение Ульянова-Ленина, указывающее на критически важную

роль «партии нового типа» в деле перерастания революционной си­туации в революцию. Хотя потенциальная революционная ситуация выглядит выигрышной для русских националистов, более того, это вообще самая благоприятная ситуация для русского национализма за всю его историю, у националистов нет ни малейших шансов ее использовать. К своему решающему испытанию они подошли не­ подготовленными.

ПОЧЕМУ НЕ СОСТОЯЛАСЬ НАЦИОНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ (Заключение)

Книга, которую держит в руках читатель, открывает новую па­радигму в понимании русского национализма. Для того, чтобы ее сформулировать, потребовалась самая «малость» — отказаться от ин­ теллигентской презумпции презрения к русскому народу и России и признать их безусловную самоценность. Эта позиция находится вне об­ласти науки, она проходит по разряду так называемой дотеоретической аксиоматики. Позитивный взгляд на свой народ, собственную страну и ее историю составляет культурную и психическую норму. И наобо­рот: их негативизация указывает на культурную неполноценность и психическую ущербность индивида или группы, которые придержи­ваются подобного взгляда.

Собственно в научном плане мы не создавали никакой особой тео­рии русского национализма, а использовали уже имеющийся теорети­ческий потенциал. Единственное важное концептуальное добавление касается не национализма, а этничности, которую мы трактуем в по­следовательно социобиологическом ключе. В то время как к изучению русского национализма применены общепринятые теоретико-мето­ дологические подходы, в частности, контекстуальный.

Тем не менее соединение старых теоретических знаний с новой для российских интеллектуалов дотеоретической аксиоматикой сформировало такую наблюдательную позицию, с которой откры­лась непривычная картина. Точнее, старый исторический ландшафт предстал радикально преображенным. В этом и состоит значение любой новой научной парадигмы: известные факты и наблюдения переоцениваются, а прежние выводы, в том числе фундаментального характера, — пересматриваются. В результате перед нами оказывается не старая картина, дополненная новыми чертами, а принципиально новый мир: прежние объекты не просто переинтерпретируются, а преображаются по своей сути.

Применительно к заявленной теме это означает, что русский национализм — в протяженной исторической перспективе и в совре­менной ситуации — оказался вовсе не тем, за что его принимали, и не таким, каким его представляли. В нашей трактовке он не стал лучше или хуже — по мере сил мы старались воздерживаться от ценностных суждений — он стал другим.

По своему объективному (то есть не зависящему от воли и желания людей) содержанию русский национализм самодержавной и советской эпох был антиимперским и — в большей своей части — стихийно, суб­станциально демократическим течением. Это легко обнаруживается из его непредвзятого прочтения.

Магистральное устремление русского национализма состояло в попытке гармонизации, непротиворечивого и взаимовыгодно­го сочетания интересов империи и русской нации. Ведь главным противоречием и одновременно источником внутреннего развития имперской политии в ее досоветском и советском обличиях был не конфликт между империей и национальными окраинами, а конф­ликт между имперской властью и русским народом. Номинальные правители империи — русские — на деле оказались рабочим скотом и пушечным мясом имперской экспансии. Номинальная имперская метрополия — Россия — была внутренней колонией. И это не русский националистический миф, а верифицированное научное утвержде­ние, авторов которого вряд ли возможно заподозрить в симпатиях к русскому национализму.

Английский историк Джеффри Хоскинг в своей фундаменталь­ной книге убедительно показал, что советская мощь была купле­на ценой колоссальных жертв со стороны русского народа[35]. Аме­риканский автор вообще называет Советском Союзе «империей наоборот» — государственной конструкцией, где номинальная мет­рополия ущемлялась и дискриминировалась в пользу периферии, а русское ядро — в пользу этнических меньшинств[36]. И чем могуще­ственнее становилась страна, тем больший объем ресурсов перека­чивался, перенаправлялся от ее ядра на окраины. В сущности, сами русские — их сила и жертвенность — и составляли главный ресурс нового строя. Но коммунистическая эпоха лишь наиболее рельефно проявила не ею заложенную историческую тенденцию.