Несостоявшаяся революция

Дореволюционная империя отличалась от советской меньшей ин­тенсивностью эксплуатации русского народа, но точно так же жила за его счет. Великорусские крестьяне были закабалены сильнее других народов и в среднем хуже обеспечены землей. Русские несли основ­ную тяжесть налогового бремени. Даже перестав быть количествен­ным большинством в составе населения, русские все равно поставляли больше всего рекрутов в армию. Имперская ноша русского народа не компенсировалась какими-либо политическими или культурными привилегиями и преференциями его трудящемуся большинству.

В общем, с середины XVI в. по 90-е годы XX в. имперское госу­дарство существовало и развивалось исключительно за счет эксплу­атации русских этнических ресурсов — эксплуатации, носившей характер поистине колониальный. Поэтому стержень социальной истории царской и коммунистической России составило этническое сопротивление — латентное и явное — русского народа поработившей его имперской власти.

Впервые в отчетливой форме оно проявилось в староообрядческом движении, где этнический импульс был облачен в соответствовавшие духу времени религиозно-культурные одежды. Старообрядчество представляло национальную и потенциально демократическую аль­тернативу переживавшему становление антинациональному (в лучше случае — вненациональному) имперскому государству. В каком-то смысле его можно назвать дополитическим национализмом или на­ционализмом донационалистической эпохи. Хотя никакой филиа­ции идей и культурных влияний старообрядчества на последующий русский национализм проследить невозможно, именно старообрядче­ство со всей очевидностью выявило матрицу диалектических взаимо­отношений русского народа и имперского государства, впоследствии оказавшуюся и матрицей русского национализма.

Однако, говоря об отношениях русского народа и континенталь­ной имперской политии, важно не абсолютизировать лишь одну их сторону — вражду. Ведь была и другая сторона — сотрудничество и взаимодействие. В целом сложившийся modus vivendi можно охарак­теризовать каксимбиотические отношения русского народа и импер­ского государства. Содержание симбиоза было следующим: империя питалась соками русского народа, существуя и развиваясь эксплуа­тацией русской витальной силы. Русские же, ощущая (не осознавая!) эксплуататорский характер этого отношения и субстанциальную враждебность империи русскому народу, не могли не сотрудничать с ней, ибо империя формировала общую рамку русской жизни, обес­печивала относительную безопасность и сносные (по скромным оте­чественным меркам) условия существования народа. Каким бы без­жалостным ни было государство в отношении собственного народа, оно оставалось единственным институтом, способным мобилизовать народные усилия для сохранения национальной независимости и раз­вития страны.

Однако устойчивость подобных отношений гарантировалась ско­рее не рационально, а иррационально — русским этническим архети­пом, неосознаваемой и генетически наследуемой ментальной струк­турой. Ведь в исторической ретроспективе слишком хорошо замет­но, что эксплуатация русских этнических ресурсов превосходила все мыслимые и немыслимые размеры, что людей не жалели (знаменитое «бабы рожать не разучились»), что русскими затыкали все дырки и прорехи имперского строительства, взамен предлагая лишь сомни­тельную моральную компенсацию — право гордиться имперским бременем. Тем не менее мощная народная оппозиция имперскому государству не взорвала его изнутри, оно существовало и успешно развивалось вопреки всем рациональным калькуляциям.

Причудливое соединение вражды и отчуждения с сотрудничеством и взаимозависимостью народа и государства составило в подлинном смысле диалектику русской истории, ее главный нерв и скрытую пру­ жину.

В свете такого понимания логики отечественной истории русский национализм оказывается своеобразной рефлексией фундаментально­го противоречия между русским народом и имперским государством и попыткой — теоретической и практической — его разрешения в интересах (или, в минималистской формулировке, не в ущерб) рус­ского народа. Хотя бы поэтому русский национализм не мог не быть субстанциально демократическим, ведь он исходил из интересов ог­ромной этнической группы, взятой как целостность. Хотя бы поэтому он не мог не быть оппозиционен основам царской и советской поли­тии, одинаково основывающихся на принципиально надэтнических принципах. Весьма показательно, что первыми русскими интеллекту­алами, указавшими на колонизаторство «русских европейцев» в отно­ шении собственного народа, были славянофилы — основоположники русского националистического дискурса.

По отношению к имперским принципам русский национализм играл подрывную роль, в имперском контексте русская национали­стическая идеология объективно приобретала не консервативный, а радикальный и даже революционный модус. Неудивительно, что, начиная с крошечной и маловлиятельной группы интеллектуалов-славянофилов и заканчивая столь же крошечной и маловлиятель­ной политической группировкой под названием «Память» на исходе советской эпохи, русский национализм во всех своих исторических обличиях вызывал страх власти и подвергался ее преследованиям. Причем чувства эти носили иррациональный характер, их глубина, интенсивность и масштаб явно выходили за рамки реалистической оценки актуального национализма.

Единственным значимым исключением из государственной поли­тики, основывавшейся на презумпции страха и ненависти в отноше­нии национализма, было покровительство «черной сотне» со стороны некоторых групп имперской элиты в начале XX в. Однако оно носило кратковременный, ситуативный и инструментальный характер. После подавления революции 1905-1907 гг. «черная сотня» за ненадобностью была списана в архив.

Впрочем, даже «черная сотня», к которой обращались как к послед­нему средству спасения империи, носилаобъективноантиимперский и глубинно демократический характер. На последнее обстоятельство, в частности, указывал отнюдь не симпатизировавший черносотенству Владимир Ульянов-Ленин.

Парадокс «черной сотни», когда лекарство оказалось хуже болез­ни, можно с полным правом экстраполировать на весь русский на­ционализм имперского периода. Конечно, его идеологам и вождям в голову не приходило отказываться от империи, которую они считали величайшим историческим достижением русского народа. (Антиим­перский русский национализм, впервые возникший на исходе 60-х годов прошлого века, оставался в общем националистическом потоке маловлиятельной и маргинальной тенденцией.) Но они хотели сделать ее более русской, более национальной. Говоря академическим слогом, русские националисты добивались национализации (или этнизации) имперской политии, полагая это решающим условием преодоления драматического отчуждения между русским народом и имперским государством и в то же время средством преодоления кризиса импе­рии, ее укрепления.

Однако широкий набор предлагавшихся русскими националистами рецептов — от радикально- этнократических до либеральных — в случае их практического применения с неизбежностью вел не к укреплению имперской политии, а к ее стремительному разрушению. Спектр рус­ских националистических альтернатив XX в. сводился к трем основным стратегиям: 1) трансформации империи в национальное государство; 2) превращению континентальной империи в колониальную; 3) обес­печению фактического национального равенства русского народа и России в рамках империи. Первые две стратегии характеризовали до­революционную эпоху, последняя — 60—80-е годы XX в.

Первая стратегия вдохновлялась либерализмом. Она ставила це­лью формирование, если использовать современную терминологию, «российской политической нации», чего пред полагалось достичь по­средством развития гражданских институтов, демократических ре­форм и обеспечения юридического равенства всех населявших импе­рию народов. Однако вдохновители и сторонники этой концепции, среди которых наиболее известен Петр Струве, никогда не отказыва­лись от национально-русского характера российской государствен­ности. Для подавляющего большинства отечественного образован­ного слоя, включая либералов, Российская империя была русским национальным государством, оставалось лишь привести реальность в соответствие с нормативистским видением.

Даже Польшу и Финляндию либералы не собирались выпускать из объятий будущей российской демократии — территориальное единство оставалось для них священным принципом. Поэтому для оформления России как национального государства требовались не только юридическое равноправие и демократические институты, но и культурная гомогенизация на манер французской, осуществлявшей­ся весьма жесткими методами. Между тем масштабная русификация была неосуществима в любом социополитическом контексте — не важно, имперском или демократическом — ввиду снижающегося