Енисей!
Глянула на портрет мужа — не оставлять же им!
Федор смотрел на нее как и в жизни — ласково и виновато. Фотограф переснял его с паспортной карточки, но подрисовал белую рубаху с галстуком. Федор сроду галстуков не носил, называл их хомутами. Шея на портрете получилась длинная и тонкая, будто хозяин вытягивал ее, куда-то всматриваясь.
Подсунула пальцы под портрет — не снимается. Крепко прибит! Поднесла табуретку, стала па нее (куда легкость девалась!), подергала рамку, потом заглянула под нее: шляпка гвоздя больше, чем петелька. Вцепился Федор в стену родного дома, не хочется ему, видать, отсюда никуда.
«А я куда устремилась? Мне-то зачем уезжать неведомо куда, по чужим углам скитаться?!»
Слезла Варвара Степановна с табуретки, постояла, задумавшись, перед мужниным портретом, всплакнула: «Пошто оставил ты меня, Федя, без ласки, без защиты? Тебе одному я и была нужна, один ты меня ценил и понимал. Как жить дальше, Федя, скажи, родимый?»
Смахнула слезу и принялась собирать невесткины вещи: затолкала в чемодан расфуфыренные платья, простыни, глаженую-переглаженую скатерть, банки-склянки и голубую щетку для волос, похожую на печать. Кремовый платок задержала было, жалко расставаться: больно хорош, но тут же укорила себя за «слюнтяйство», и платок туда же, к тряпкам. Чемодан так раздулся, что крышка не подчиняется. Сняла Варвара Степановна веревку, что над плитой висела, перевязала чемодан, поставила его у двери и принялась за Алешкины вещи.
«Еще чего захотели! Я— уезжай, а они тут царствовать на моем добре будут? Пускай сами едут, а я уж как-нибудь тут, дома, в родном кутке проживу!»
Не прошло и получаса, как она выставила на крыльцо два чемодана. Следом вылетел полосатый узел. Хотела вынести и Федоров баян, но одумалась: недостоин его Алексей.
Потом Варвара Степановна заперлась на ключ и задвижку, подошла к кровати, опустилась на колени и, сунув голову в мягкий бок перины, той самой перины, чго еще для Васьки готовилась, горько заплакала...
Если б на ногах были счегчики, они точно определили бы, сколько километров итмахал за день Алексей, сколько грязи перемесил своими видавшими виды армейскими ботинками.
Всю ночь шел дождь, и теперь не идешь, а виляешь, как велосипедист по размытой дороге. Зато сколько зе-леии родилось за ночь! Ранняя нынче весна. Вчера еще, кажется, деревья стояли безлистые, дома за ними выглядели будто раздетые, присевшие, а теперь вот не верится даже — кругом зеленая пышнота, и вся она яркая, словно с внутренней подсветкой.
Алексей искал работу.
В поезде им посоветовали выйти на этой станции:
«Работу в два счета найдешь — большущий химкомбинат строится!»
Хозяйка, правда, попалась им... За каждый шаг плати. С вечера накормила их, уложила спать на свою постель: «Вам у меня понравится, не хуже, чем дома! А перинку какую я вам уступила? На ней самое важное начальство не побрезговало бы поспать!», а утром «счет» предъявила, вошла в комнату без стука:
«Доброе утречко! Как спалось? Что снилось на новом месте?»
Алексей и Надя наперебой принялись благодарить ее: и спали хорошо, и сны ннкакие не виделись, и тепло.
«Я того и хотела, к тому и дело веду,— сказала хозяйка. — А теперь, чтоб после разговору лишнего не было...— Она извлекла из кармана халата бумажку, положила на стол, придавив ее ладонью. — Вот... За постель с вас пятерка причитается. В сутки, а вы думали, за неделю? Курицу ели вчера? Ели! Целая она три рубля семнадцать копеек стоит, вам были крылышки отделены, посчитаем по полтиннику. За картошку ничего не возьму, не мелочная, а вот сахарец... сорок пять копеек. Денежки сразу на стол».
Уже от двери она обернулась, добавила, улыбнувшись:
«Водички там согреть — пожалуйста, кипяточку, по-стирушечку,— дело житейское, не стесняйтесь. И спите хоть до обеда».
И закрыла за собой двери.
Надя испугалась:
«Если мы за жилье столько платить будем!..»
Алексей еле успокоил:
«Найдем что-нибудь другое! Главное — мы вместе...»
И он искал, причем не спеша, искал, осматривался, примерялся, как человек с тугим кошельком в кармане: «Что понравится, то и куплю».
Не думал он, что ему придется уезжать из родного дома, от матери, куда глаза глядят. Да еще с молодой женой. Всего ожидал: ругани, упреков, слез, но чтобы их в дом не впустила?! Даже попрощаться не захотела!
Алексей и Надя просидели с друзьями в ресторанчике недолго: до веселья ли тут? Надя то и дело подносила к глазам платочек. Алексей попросил у жены товарища карманное зеркальце и поднес его, смеясь, к Надиному лицу:
— Полюбуйся-ка своим носом — краснее перца! Натерла!
Жена и не улыбнулась на шутку.
Друзья все понимали, заторопились вдруг, у каждого оказалось неотложное дело. Молодые супруги остались за столом вдвоем. Потемнел, подернулся пленкой соус на густо поджаренном цыпленке табака, бутафорской казалась горка оранжевых апельсинов.
— Пойдем, Надя.
На улице Алексей подержал на своих щеках Надины холодные ладони, поцеловал плотно сжатые, вздрагивающие губы.
— Увидишь, мать, должно быть, уже успокоилась, примирилась. Придем, а она, гляди, стол накрыла, увидишь...
И они увидели свои вещи на крыльце.
Алексей подергал дверь. Заперта. Постучал.
Постучал осторожно.
Никто не отозвался.
— Ничего, Надюша, ничего,— бормотал Алексей.— Главное — мы вместе.
Надя, всхлипывая, согласно кивала.
Алексей понимал: он должен, обязан что-то сделать, найти выход, не торчать же им во дворе до утра! Пере-коротать ночь в дровяном сарае, что ли? Ничего себе — веселая перспектива! О себе он меньше всего думал, а ног Надя... Как ее родители уговаривали их остаться жить у них! Комнату отвели, лучшую мебель туда перетащили, но Алексей отказался: матери и без того тяжело. Уж если на свадьбу не захотела приехать! Телеграммой вызывали. Лелеет свою злость, подкармливает ее, словно костер сухими ветками.
Пойти к соседям? Не хочется, чтобы люди знали о скандале в семье. Перед Надей стыдно. Ох, как стыдно своей беспомощности!
— Алеша! — окликнул кто-то. Алексей резко повернулся на неожиданный оклик.
Соседка стоит у забора в накинутом на плечи теплом платке. Она видела, как мать выносила вещи, и все поняла.
— Я знаю, Алеша, твою матерь с давних времен, а вот понять так до сих пор и не пойму. Что ей от тебя надо было? Женился на хорошей девушке, все мы этого ждали, знает вся деревня, что у вас любовь сызмальства, ей бы радоваться сыновнему счастью, а она куражится. Идемте ко мне, идемте. Матерь все равно вас в дом не пустит, хоть вы всю Вольную улицу на ноги поднимите. Переночуете у меня, а там видно будет...
