медленно-медленно будет вытягивать волосы обратно, наматывая на себя золотым поясом.
41
Витёк с утра был предельно отмобилизован.
– Большой день сегодня. Ваша Свами Преображение устраивает. Или Вознесение. Кое-что доделать еще, а потом за тобой приеду. Только новой какой-нибудь Пупочки не впускай, ладно? Мне и этих проблем достаточно.
Никого не осталось из
Столько чудес сотворила Госпожа Божа, что надо было ее поблагодарить. Клава лежала с закрытыми глазами и загибала пальцы, повторяя «Гос-Бож-мил-мя»… На за двести с чем-то повторении чудесный Голос не мужской-не женский ответил: «Госпожа Божа всё знает о тебе, всё думает о тебе, всё предвидит о тебе!»
– Спасибо, – громко ответила Клава. – Она тебя, наверное, послала, добрая Госпожа Божа?
«Говорю я по воле Её-Их».
– Спасибо, Чудный Голос. А не может ли сама Госпожа Божа сказать мне что-то? Хоть два-три слова? Или совсем одно-одинешенько?!
И даже она испугалась. Конечно, Госпожа Божа очень ее любит, помогает и прощает, не жалея на нее чудес, но все-таки, не слишком ли дерзко она попросила?! Мамусенька давно-давно рассказывала много сказок о том, что люди просили всё больше и больше, и всё получали у волшебниц, а потом уж замахивались на самое святое – и оставались у разбитого корыта. Но сама Госпожа Божа – не какая-нибудь завистливая и обидчивая волшебница, Она-Они гораздо выше!
Выше.
Вокруг всё зашелестело и раздался шепот. Шепот, который громче тысячи криков, но не оглушает, а втекает в уши, в голову – во всё тело.
Шепот, который не мог принадлежать никому, кроме самой Госпожи Божи, когда Мати, Доча и Святая Душа шепчут вместе хором: «ПРО-ОЩЕ». И снова: «ПРО-ОЩЕ». И дальше, выше, возносясь: «ПРО-ОЩЕ»… Не шепот, а вибрация, проникающая всюду, существующая всегда, но расслышать которую удается только по великой милости Её-Их.
Клава лежала, пронзенная и потрясенная. Лишенная сил, и готовая идти повсюду, радостно повинуясь воле Её-Их. А собственных желаний и не оставалось у нее, она была счастлива Её-Их желаниями и исполнениями вместе…
Или время промелькнуло, или Витёк быстро вернулся. Отмобилизованный еще предельней. Как леопард перед прыжком.
– Поехали, сестричка. Возносимся и преображаемся по высшему разряду.
Перед кораблем на пустыре роилась еще не спресованная толпа, приминая и ближние кусты. Теснота соседних зданий создавала иллюзию бессчетности, стотысячности.
– Ну чего, тысяч пять есть, – оценил Витёк. – А сойдет и за десять.
Они вышли из тачанки у ближней девятиэтажки и пробирались сквозь рой попутчиков, оглашенных, фанов.
Многие прикасались к Клаве – пальцами, ладонями, как прикасаются к святыне, чтобы унести частичку излившейся по касательной благодати.
Возвышалась над головами телекамера. Даже две.
Но кто-то дернул за рукав иначе, по-свойски.
Светка Озеранова со старшими мальчишками – опять с другими.
– Клавочка, мы тебя увидали – сразу отпали. По телеку. Я даже не поверила, стала звонить, а девчонки говорят: «Точно! Клавка!» Ну и на Невском ты тогда, помнишь? Ты даешь! А еще выступать с «Формулой» будешь?
– Я, Каля Дэви, добрая подружка. Поклонись Боже, приходи к нам в Сестричество.
– Ну ты даешь – все на тебя сбегаются. Зайду. У вас там – ничего! А правда, что вы спасетесь после Конца Света?
– Само собой. Ты что, не видишь, что старый век рушится? Тысячелетний. Даже двух.
– Кто ж не видит?!
– Ну вот. Как говорила наша Вероника: «Опыт однозначно показал». И так будет весело, когда всё лишнее сгорит и рухнет! Правда?
Клава сказала – и поймала себя за язык: не она это сказала, а Госпожа Божа владеет ее языком.
«Так будет весело, когда всё лишнее сгорит и рухнет!»
Кто же этого не хочет – здесь и везде?!
А что – лишнее, каждая и каждый знает сам. Каждой и каждому многое мешает. Многие. Такие лишние, что даже совсем. И так хорошо, когда их нет. Нет Наташки – и есть красивая квартира. Нет… Клава даже додумывать не хотела, как было бы хорошо, если бы многого около нее не было, и многих. Додумывать совершенно не нужно, потому что Госпожа Божа всё-всё устроит. Ведь Госпожа Божа не жалеет чудес для своей Кали Дэви. Да просто зовет ее Клавой по-домашнему, поэтому и Клава сама про себя думает этим именем, когда одна Госпожа Божа видит ее мысли.
– Дэви, Дэви! – подбежали несколько веселых оглашенных.
– Так будет весело, когда всё лишнее сгорит и рухнет! – сказала им она, уверенная, что оглашенные передадут дальше.
Надо было укрыться от толпы, однако. А то набежит кодла оглашенных – и разорвет не только серебряную обертку, но, пожалуй, и начинку…. Даже Витёк не оборонит. А Иакова не видно.
У самой калитки из толпы на нее выдвинулся папусик трясущийся и слизкий.
– Дочка. Дочурочка. Неужели?
Клава отстранилась невольно.
– Отойдите, мужчина. Я вас не знаю совсем.
Давно Клава никому не говорила «вы», а тут выговорилось само.
Папусик после ограниченного принятия и сам в себе не был уверен, не то что бы в потерянной дочери.
– Ну-ну, – надвинулся Витёк.
Но папусик безропотно отошел посрамленный.
– Похожа. Только блестит слишком.
А ведь тоже гулял когда-то по извилистым местам – не как Пупочка, но… Не как Пупочка, и ему не грозит танец на шее – но пусть забудет и не суется!
Витёк условно постучал, и калитка на миг приоткрылась для них.
Обитателей в корабле поубавилось. Из малолеток вернулась только Соня. И налетела с поцелуями.
Клава тоже обрадовалась, великодушно не помня многого:
– Как тебя отпустили?!
– А тебя?!
– Госпожа Божа помогла, – исчерпывающе объяснила Клава.
– Всем помогла. Но каким способом?
– Обыкновенным чудом: отвела всем глаза и Витёк меня мимо трех постов провел.
– А я сразу адрес сестры секретной, за тетю свою выдала. Меня и отдали – той тете. Пересидела сутки – и сюда!
Свами вышла навстречу.
– Добрая Дэви, мы не сомневались, что ты разорвешь узы. Госпожа Божа любит нас и соединяет в Сестричестве.
И прижала к груди, трижды скрестив с Клавой уста.
– Сейчас начнем радость вечернюю со всеми попутчиками. Только просветит меня брат Витя об одном малом промысле.
Но повела под руку и Клаву, показывая, что просвещение предстоит общее.
