себя, дескать, что это творится там, у меня внутри?..
У ребят никогда не набиралось денег на отдельные секс-кабинки, да они и считали уединение устаревшей ханжеской причудой, им веселей было заниматься любовью в большой компании, когда можно сразу же поделиться впечатлениями, иногда — а что? — попросить совета.
Все молодые люди, конечно, давно знали друг друга, но все равно, прежде чем улечься на гравитационные кушетки, предъявляли друг другу синие электронные удостоверения. Таков был ритуал, и, одновременно, строгий закон, который требовалось неукоснительно блюсти.
Синие удостоверения имели идеально здоровью люди первой категории, красные — идеально здоровые люди второй категории. Вторые отличались от первых лишь тем, что носили в себе неистребимый вирус иммунодефицита, последний на безвирусной планете. А раз последний, то он и не имел никакого значения, и строгости существовали, пожалуй, лишь для проформы. Очень уж человечеству хотелось добиться абсолютной безвирусности.
В сущности, ограничение для людей второй категории было лишь одно — их не допускали к исследованию иных миров, поскольку в иных мирах, конечно, не могло быть такой стерильности, как на Земле. И потому среди друзей и подружек Одиссея не было ни одного носителя вируса, все они мечтали о космических приключениях.
Они мечтали, но ждать, пока мечта воплотится в реальность, было трудно, и хотелось как-то скрасить это ожидание, вот молодежь и развлекалась, как развлекается молодежь во всякие времена. Так ли уж существенна разница в развлечениях и утехах разных эпох?..
— Палестинка, — непринужденно обратился Одиссей к одной рыженькой, — а чего это мы с тобой так давно ни о чем не беседуем лежа?!
— Действительно! — поддержала мысль рыженькая.
И они взялись за руки, чтобы все остальные видели, кто кем на сегодня занят. Впрочем, все остальные тоже быстренько разобрались по парам, так что, когда было уплачено за эксплуатацию секс- зала, за квасоколу и пирожное, уже никому ни о чем договариваться не требовалось.
А солнце сияло вовсю, в зале было так светло, что с непривычки хотелось зажмуриться, но жары не чувствовалось, и ребята даже обрадовались, что удастся заодно еще и позагорать немножко, ведь купол зала был изготовлен из особого стекла, хорошо пропускающего ультрафиолетовое излучение.
Так дети и резвились все два часа, а именно на столько хватило у них капиталов, занимались любовью, а во время передышек переговаривались о том о сем, мечтали вслух о победе в конкурсе, обсуждали некоторые жгучие научные проблемы своей современности.
Незаметно пролетели эти два часа — в разговорах, в шутках, в любовной игре, но без ухарства, без необузданности, без испытаний на выносливость, ибо «яппи» на то и «яппи», чтобы смолоду думать всерьез о собственном здоровье, распределять его на всю жизненную перспективу по возможности равномерно.
Два часа пролетели, о чем известил сердитый стук в дверь. Это стучала следующая группа.
Ребята неохотно поднимались с гравитационных кушеток, но все-таки поднимались достаточно энергично, ибо отлично сознавали, что любую утеху лучше заканчивать с чувством некоторой неудовлетворенности, чем с чувством пресыщенности или крайнего утомления.
А потом у них были другие занятия, менее энергоемкие, но, вероятно, более интеллектуальные, более, может быть, духовные. Смотрели стерео и голограммовидики, упражнялись на игральных автоматах в меткости стрельбы крылатыми ракетами, в быстроте реакции. Но все эти занятия были лишь простым убиением времени ради главного, происходившего вечером, после захода солнца.
А после захода солнца, как уже было сказано, происходил красочный запуск очередного звездолета с человеческой схемой в памяти бортового компьютера, затем объявлялись итоги конкурсов и выборов, состоявшихся в течение дня.
Естественно, если человек выигрывал ответственный пост в тайном департаменте, то это не афишировалось. Если побеждал в состязании вокруг вакантной должности некоего конторщика, то об этом тоже не громыхали репродукторы.
Но итоги выборов политических лидеров, как и итоги космических конкурсов, были, конечно, самыми важными и волнующими для всех. Их ждали с замеревшими сердцами.
Так и прогремело в тот вечер над планетой многократное эхо: «Одиссей! Эй! Эй! Эй!..»
Он, бедняга, и не поверил сразу своему счастью, стал оглядываться по сторонам растерянно- счастливо, ища подтверждения в глазах товарищей.
А товарищи загалдели разом, они еще не умели всерьез завидовать чужим удачам, накинулись на Одиссея, стали хлопать его по плечам, по спине, по голове тоже, но не так сильно. А потом взялись подбрасывать счастливчика вверх, словно хотели сразу сообщить ему необходимое ускорение, то есть начали его «качать» — был в те времена такой странный способ выражения восторга, одобрения, уважения к человеку.
Тогда же и смятенные родители разыскали парня, тоже выразили ему свои чувства и увели его, слегка оглушенного случившимся, домой.
— Позвонишь? — успела робко пискнуть ему рыженькая Палестина.
А он вдруг молча провел ладонью по ее щеке и кивнул утвердительно, что было странно, поскольку в ту пору парные физические упражнения в секс-зале ничем, кроме гимнастики, не считались, не служили поводом для каких-либо отношений, мало ли с кем тогда ложились люди на гравитационную кушетку ради укрепления здоровья и развлечения, мало ли с кем танцевали люди в танцзалах…
И день иссяк. И огни погасли. И стихла всякая музыка в большом мире.
8
Скоро выяснилось, что ни Одиссей, ни его папа с мамой, ни друзья-приятели не представляли конкретно, что происходит дальше с победителями космического конкурса. Вернее, представляли, но как-то очень уж примитивно. Мол, выиграл человек престижную судьбу, и сразу получает выигрыш. Превращается в электронную схему и летит в назначенное место. В смысле; схема летит, а оригинал остается на Земле, чтобы после непродолжительного триумфа вновь заняться проживанием своей нормальной жизни.
Все стали ждать, что будет дальше. И скоро уже ни сам Одиссей, ни его родители не могли спокойно слышать от знакомых и соседей этот идиотский вопрос: «Когда?» Скоро им уже хотелось бросаться на каждого, такого бестактно-легкомысленного и терзать его, и топтать… Вот до чего может довести длительная неопределенность даже очень сдержанных людей.
Странная, не правда ли, складывалась ситуация: с одной стороны — нужно было готовиться к расставанию навсегда, ведь для того Одиссея, который возникнет из набора простых реактивов, это будет именно расставанием навсегда и ничем иным, С другой же стороны — ничего подобного. Парень, вне всяких сомнений, оставался дома…
Откуда-то взялись в квартире разнообразные родственники, начиная от бабушки с дедушкой и кончая дядьями и тетками. Одиссей, дожив до нижней границы молодости, даже не слыхал о наличии какой-то родни, родственные связи вообще очень ослабли к началу третьего тысячелетия, а тут за считанные дни пришлось познакомиться с целой маленькой толпой дорогих людей и в меру способностей полюбить их.
И, что не менее странно, Палестинку уже в шутку, а может, и не в шутку, называли Пенелопой…
Однако дни шли, а ничего существенного не происходило. И эта неизменность, эта неизвестность раздражали всего сильнее.
Однажды отец решил по каким-то своим каналам попытаться выяснить, как и что. Осторожненько и ненавязчиво прозондировать почву. Он вернулся домой красным и явно обескураженным, потому что где-то там, куда привели его каналы, ему велели не торопить события, не заниматься мальчишеством, а сохранять выдержку и, зачем-то, бдительность.
А когда уже стало казаться, что эта победа в космическом конкурсе просто одновременно приснилась множеству людей, Одиссея вдруг вызвали в учреждение, скромно именовавшееся «курсами
