Если бы у меня была белладонна… Я говорил им: «На черта мне ваш эфир? Речь ведь идет не о дезинфекции, плевать я на нее хотел. Не обо мне ведь речь! Нужно действовать, и как можно быстрее». Они не понимают, что человек может хотеть спасать других. Да пошли они… со своим страхом! Они так тряслись, что не могли вовсе отказать мне, но если бы я раскрыл все их уловки, мне бы несдобровать. А теперь вот, пожалуйста, мы голыми руками пытаемся удержать жизнь в этом теле.
Он тоже ни на минуту не прекращал растирать руки, плечи, бедра, грудь мальчика. Он постоянно менял остывающие камни, а Анджело периодически подогревал над костром свой фланелевый жилет, которым они оборачивали малышу живот. Рвота и понос прекратились, но дыхание становилось все более коротким и прерывистым. Вдруг безжизненное лицо ребенка исказила мучительная гримаса.
— Подожди, подожди, малыш, сейчас я тебе сделаю укол морфия. Подожди. — Молодой человек судорожно рылся в своей сумке. Он так торопился, что Анджело стал придерживать руками края все время закрывающейся сумки. Наконец молодой человек вставил иголку в шприц, тщательно высосал все до последней капли из маленького флакончика и сделал укол в бедро.
— Не надо больше растирать. Закройте его, — сказал он, поддерживая рукой голову ребенка, чье искаженное судорогой лицо понемногу вновь стало равнодушным. Анджело все еще закрывал его своим телом, словно пытаясь таким образом вдохнуть в него хоть немного тепла.
— Вот и все, — сказал молодой человек, выпрямляясь. — Я не спасу ни одного из них.
— Это не ваша вина, — ответил Анджело.
— Господи, этих-то за что? — сказал молодой человек.
Рассвело. Тяжелые занавеси мелового тумана бесшумно занимали свое привычное место.
— Продезинфицируйтесь, — сказал молодой человек и растянулся на траве, куда уже добирались солнечные лучи. Анджело лег рядом с ним.
Солнце показалось из-за гребня горы, тяжелое и белое, как и в предшествующие дни.
Анджело неподвижно лежал на солнце, пока не высохла промокшая от пота рубашка.
Он думал, что его товарищ спит. Но когда он встал, то увидел, что молодой врач лежит с открытыми глазами.
— Как вы себя чувствуете? — спросил его Анджело.
— Сматывайтесь отсюда, — ответил тот чужим, хриплым голосом.
Вдруг шея и горло его напряглись, и он изверг такой обильный поток белого рисообразного вещества, что он закрыл ему всю нижнюю часть лица.
Анджело стащил с него сапоги и чулки, снял брюки, ставшие уже каляными от засохших следов поноса. Он подсунул эти брюки под голые ноги молодого человека. Они были ледяными и уже покрывались фиолетовыми пятнами. Он изо всех сил принялся растирать их спиртом.
К ним, казалось, вернулось немного тепла. Анджело снял сюртук и закутал им ноги своего товарища. Потом очистил ему рот и стал рыться в сумке в поисках лекарства. Но в сумке не было ничего, кроме пяти или шести пустых пузырьков и ножа. Он попытался влить ему в рот немного водки. Тот отвернул голову и сказал:
— Не надо, не надо, ради Бога, спасайтесь.
Наконец Анджело удалось просунуть ему в рот горлышко бутылки. Он обнажил ему ноги. Они опять были ледяными, а синева поднялась выше коленей и распространилась по ляжкам. Анджело снова принялся изо всех сил растирать их, и ему казалось, что под его руками тело становится мягким, теплеет и слегка розовеет. Он удвоил усилия. Он ощущал в себе сверхчеловеческую силу. Но ниже коленей ноги оставались ледяными и фиолетовыми. Он подтащил тело к огню, обложил его горячими камнями. Но как только он переставал растирать, синева шла выше коленей и, разветвляясь, словно лист папоротника, поднималась к бедрам. И он снова прогонял ее, безжалостно разминая всеми пальцами. Молодой человек лежал с закрытыми глазами. Глубокие морщины в углах глаз придавали его искаженному страданием лицу пугающе ироническое выражение. Казалось, что ему уже все безразлично; но в какой-то момент, когда Анджело еще раз, прогнав синеву с бедер, невольно удовлетворенно вздохнул, молодой человек, с тем же отрешенным видом, нащупал пальцами рубашку, приподнял ее и показал на свой живот, чудовищный, совершенно синий.
Лицо его исказилось гримасой, тело сотрясали спазмы. Анджело не знал, что делать. Он продолжал растирать безжизненные ноги и бедра, с ужасом видя, что синева поднимается все выше, сливаясь с синевой на животе. Его самого била нервная дрожь, когда он слышал, как трещат кости в этом корчащемся от судорог теле. Он увидел, что губы молодого человека шевелятся, пытаясь что-то сказать. Анджело приник ухом к его рту. «Продезинфицируйтесь», — говорил молодой человек.
К вечеру он умер.
— Бедный маленький француз, — сказал Анджело.
Анджело провел ужасную ночь около двух трупов. Он не боялся заразиться. Он об этом не думал. Но он не осмеливался смотреть на эти два лица, страшась увидеть в свете костра их оскаленные, словно у готовящейся броситься собаки, лица. Он не знал, что умершие от холеры могут вздрагивать и даже шевелить руками, когда расслабляются сведенные судорогой сухожилия. Поэтому у него волосы встали дыбом, когда он увидел, что молодой человек шевелится, но он бросился к нему и стал растирать ему ноги. И растирал их еще очень долго.
ГЛАВА III
Солдаты прибыли утром. Их было двенадцать. Они поставили оружие в козлы на лугу. Капитаном у них был толстый жизнерадостный человек с загибающимися вниз усами, такими густыми, что они почти закрывали ему подбородок.
После ужаса, пережитого ночью, Анджело, привыкший командовать капитанами, весьма резким тоном сделал вновь прибывшему замечание по поводу его солдат, которые немного поодаль принялись с громкими шутками готовить себе кофе.
Капитан покраснел как рак и наморщил свой бульдожий нос:
— Ну, не слишком-то заносись, бар ведь у нас теперь нету. Я тут ни при чем, если твоя мамаша родила обезьяну. Я тебя научу вежливому обращению. Бери лопату и иди копать яму, если не хочешь получить под зад коленом. Плевать я хотел на твои белые ручки, ты еще у меня узнаешь, кто я такой.
— Ну, это и так видно, — ответил Анджело, — вы грубиян. И я в восторге от того, что вы плюете на мои руки, потому что я их сейчас вытру об вашу физиономию.
Капитан сделал шаг в сторону и вытащил саблю. Анджело бросился к поставленному на лугу оружию и схватил короткую солдатскую саблю. И хотя сабля его противника была вдвое длиннее, Анджело без труда выбил ее из рук капитана. Несмотря на усталость и голод, он внезапно почувствовал себя сильным и проворным, как кошка. Сабля отлетела метров на двадцать и шлепнулась около солдат, которые продолжали подбрасывать дрова в костер, поглядывая через плечо на эту сцену.
Не сказав ни слова, Анджело вернулся к своему бивуаку, отвязал лошадь врача, оседлал свою и уехал, взглянув в последний раз на два трупа, оскалившиеся в свирепой гримасе. Он не спеша пересек поле. И вдруг, едва проехав несколько сотен метров, он услышал нечто, напоминающее жужжание мух, и сразу следом — негромкий залп. Он обернулся и увидел с десяток белых дымков, поднимающихся над ивами, где солдаты поставили свое оружие. Капитан приказал им стрелять в него. Анджело пришпорил лошадь и перешел в галоп.
Вскоре он выехал на дорогу; лошадь по-прежнему шла галопом. У него уже не было ни сюртука, ни шляпы. Рубашка была мокрой от ночного пота, грудь тоже была влажной, и ему казалось, что сегодня не так жарко, как в предшествующие дни. Портпледа и белья у него тоже уже не было, а в пистолетах оставалось только по одному патрону. «Впрочем, — подумал Анджело, вспоминая стычку с капитаном, — я бы скорее позволил себя изрубить, чем убил бы человека из пистолета, даже если бы он оскорблял мою мать. Я бы с удовольствием проучил его, но таким оружием, которое прежде всего позволило бы мне унизить его. Смерть — это не мщение. Да и вообще — это странная штука, — размышлял он, думая о «маленьком французе». — Это нечто очень простое и удобное».
