Гулянья или «потехи», как их называли в старину, устраивали всюду. Среди многочисленных увеселений самыми популярными были те, что в наибольшей степени отвечали «живой русской душе».
Катанье с ледяных гор, разъезды, балаганы, дающие различные представления, кулачные бои, борьба, забавы с медведями и многое другое заставляло людей забыть на время свои дела и проблемы, окунуться с головой в праздник. В знатных домах давались балы и маскарады, купечество охотно посещало театры.
В Петербурге на Адмиралтейской площади из снега возводили высоченную гору и заливали ее водой. Наверное, не было в городе человека, которому не хотелось бы, забыв о пристойности и чине, скатиться на санках с этой гигантской горы. И, конечно же, особую радость это сооружение доставляло ребятне, которая, затаив дух, летела с горы почти до самой Дворцовой площади.
В Москве гулянья проходили и у Красных ворот, и на Разгуляе, пестрыми торговыми палатками расцвечивалась Москва-река. При этом с каждым днем масленичной недели разгул усиливался, достигая своего апогея к субботе «широкой масленице». Кстати, каждый день этой необычной недели имел свое название.
Так, понедельник называли встречею, вторник — заигрышем, среду — лакомками, четверг — переломом или разгулом, пятницу — тещиными вечернями, субботу — золовкиными посиделками, воскресенье — проводами, целовальником, прощенным днем.
По воспоминаниям современников, в субботу полностью прекращалась деловая жизнь, прекращались работы в мастерских, закрывались торговые конторы и многие магазины, дети освобождались от занятий в школе.
«По городу мчались тройки, — вспоминает масленицу поэт И.А. Белоусов, — разряженные цветными лентами и бумажными цветами, с бубенчиками и колокольчиками, и у застав устраивали катанья — там больше простой призаставный люд выезжал на своих лошадях, также разубранных лентами и цветами».
Часто такие катания превращались в смотрины невест и женихов. Глядишь, после таких смотрин и просватают купеческую дочь-красавицу, а там, после Пасхи, на Красную горку, и свадьба.
На площадях в балаганах давались различные понятные и доступные простому народу представления. Репертуар их был довольно злободневным и находил отклик в душах людей.
Тот же Белоусов по этому поводу пишет: «Помню балаганы, в которых давались героические, с патриотическим духом представления; сюжетом для них служили эпизоды из происходившей тогда русско- турецкой войны. «Взятие Плевны», «Взятие Карса» — такие пьесы служили «гвоздями» балаганного репертуара.
В представлениях участвовали настоящие солдаты, отпускаемые своим начальством из казарм. Происходили сражения с выстрелами из пушек, дрались штыками, и русские всегда оставались победителями». Так что оскорбительное нынче слово «балаган», которым в сердцах называют низкопробное зрелище, возможно, достойно более приличного контекста. А современным дипломированным организаторам массовых гуляний есть чему поучиться у своих предков.
Тут же на площадях весело вертелись карусели, взлетали высоко в небо качели, стараясь перекричать друг друга, сновали торговцы разной снедью: рубцами, горячими кишками, начиненными гречневой кашей, пирамидками гречневиков и, конечно, блинами. Их разносили в закрытых ящиках, из которых валил ароматный пар.
Люди расхаживали между всеми этими забавами, соря семечками и скорлупой от орехов. Желающие пропустить стаканчик-другой скрывались под парусиновыми сводами шатров, где и угощались вином. Те же, кто побогаче, не обходили стороной трактиры, которых в Москве было предостаточно.
Многие из наших современников представляют себе трактир как грязный подвал, где до одури напившиеся пролетарии клянут на чем свет стоит свою тяжелую жизнь. Что же, безусловно были и такие заведения, но называли их не трактирами, а кабаками.
Трактиры же в основном представляли собой довольно благопристойные заведения, кстати, во многом превосходившие современные внеразрядные и прочие люксовые рестораны.
Вот, например, как описывает трактир прошлого века П.И.Богатырев в своих мемуарах, опубликованных в газете «Московский листок» за 1906 год: «Достопримечательность Охотного ряда — это трактир Егорова, существующий более ста лет. Егоров, как говорили, принадлежал к беспоповской секте и не позволял курить у себя в трактире. Для курящих была отведена наверху довольно низенькая и тесная комнатка, всегда переполненная и публикой, и дымом. По всему трактиру виднелись большие иконы старого письма, с постоянно теплящимися лампадками. Здесь подавали великолепный чай, начиная от хорошего черного и кончая высшего сорта ляснином. Кормили здесь великолепно, но особенно славился этот трактир «воронинскими» блинами. Был какой-то блинщик Воронин, который и изобрел эти превосходные блины… Популярность этого трактира была очень велика, и всякий провинциал, прибывший в Москву, спешил к Егорову «блинков поесть».
На масленицу наиболее респектабельные трактиры выпускали специальные карточки со стихами. Половые на блюде подносили такую карточку посетителю, приглашая его отведать угощение, приготовленное поварами трактира на «широкую масленицу». Карточка же являлась визиткой заведения, так как на ней обязательно было наименование трактира и красочный масленичный сюжет.
В эти дни, переступая порог трактира, гости забывали о всех своих болячках и не было грехом
Главной особенностью масленицы всегда был обильный стол. В народе ее даже называли «объедуха». И действительно, особенно в субботу сырной недели повсюду в домах собирались гости, съедалось неимоверное количество блинов и выпивалось столько водки, вин и пива, что трудно себе представить. Правда, такое чрезмерное усердие для многих оканчивалось довольно печально.
Любой иностранец, увидя такой гастрономический разврат, пришел бы в ужас. По этому поводу А.П.Чехов написал очень интересный рассказ «Глупый француз», суть которого такова. Как-то французский клоун зашел в московский трактир. В ожидании, когда ему подадут консоме, он решил понаблюдать за тем, как едят русские. Его внимание привлек «полный благообразный господин», который заказал порцию блинов. «Как, однако, много подают в русских ресторанах! — подумал француз, глядя, как сосед поливает свои блины горячим маслом. — Пять блинов! Разве один человек может съесть так много теста?» Но к его изумлению господин в пять минут съел все блины и, посетовав на маленькие порции, заказал еще «штук десять или пятнадцать!» Француз решил, что сидящий перед ним человек болен. Когда же любитель блинов, словно голодный, спеша и едва разжевывая, съел их целую гору, закусывая семгой и икрой, а затем заказал еще порцию блинов, бутылку вина и селянку из осетрины (разновидность супа на крепком бульоне — мясном, рыбном или грибном), клоун решил, что перед ним человек, который хочет умереть.
«Порядки, нечего сказать! — проворчал сосед, обращаясь к французу. — Меня ужасно раздражают эти длинные антракты! От порции до порции изволь ждать полчаса! Этак и аппетит пропадет к черту и опоздаешь… Сейчас три часа, а мне в пять надо быть на юбилейном обеде.
— Раrdon, monsieur, — побледнел Пуркуа, — ведь вы уже обедаете!
— Не-ет… Какой же это обед? Это завтрак… блины…»
Тут соседу принесли селянку. Он налил себе полную тарелку.
Француз окончательно уверился, что этот человек решил покончить с собой таким необычным способом. Он подошел к соседу и выразил ему свои опасения.
«Я много ем?! — удивился сосед… — Поглядите, ем, как все!»
Пуркуа поглядел вокруг себя и ужаснулся. Половые толкались и, налетая друг на друга, носили целые
