П-М-К

Все равно – что Кресты, что Лубянка, что Тауэр,
Все равно, как марается мысль на устах моралиста.
Это, малоизвестный в России,
выходит на венскую сцену Брандауэр,
Никакого уже не играя Мефисто.

Повстречать человека труднее, чем бога, но вымолвить
Имя Бога бывает порою намного сложней,
Когда видишь вокруг то, что видишь, —
твердишь о богах, что они, мол, ведь
Не имеют имен и не сходят в Элизиум наших теней.

Только сцена, огни и подобие Гамлета,
Не того, что в трагедии вывел когда-то Шекспир,
А того, о котором судить не приходится нам,
да и нам ли то
Обсуждать, как Брандауэр образ его воплотил.

Говорят – ничего. Но на фоне тюремного задника
И у нас неплохие играются роли поднесь.
И хоть мы родились и умрем
под копытом у Медного Всадника,
Но и в каждом из нас, может статься, от Гамлета
что-нибудь есть.

* * *

Забористей вина бывает только – речь,
И тайный голосок сквозь волны перегара:
Она – все та ж: Линор безумного Эдгара...
И ясные глаза. И волосы до плеч.

В душе повальный срач, и в помыслах – бардак
И бесконечный спор гаруспика с авгуром.
Для тех, кто побывал под мухой и амуром, —
Любая простыня наутро как наждак.

Ты помнишь, как он пел ее и Улялюм,
И прочую бурду, размазанную в прозе?
Для вынесших зело, порознь и в симбиозе,
Любые словеса – потусторонний шум.

Но кто-то говорит, и, значит, надо сечь,
И выслушать, приняв, как плач или молитву,
Несказанные им, несхожие по ритму,
Другие имена, Линор, твоих предтеч.

Да были ли они? Но, видимо, отсель
Нам их не различить, довременных и ранних,
Когда тоска, как нож, запутавшийся в тканях,
Вращается, ища межреберную щель.

Карающий давно изрублен в битвах меч,
В таких там битвах – нет! – при вскрытии бутылок.
Пространство смотрит нам безрадостно в затылок.
Мы входим в сотый раз в одну и ту же – течь.

Марине

Напечатай меня еще раз в этом странном журнале,
Напиши обо мне, что отыщет дорогу талант.
Проходя сквозь меня по неведомой диагонали,
Эти строки замрут на свету электрических ламп.

Ничего-то в ней нет, в зарыдавшей от скорби Психее,
И какая там скорбь, если нет для печали угла
В той обширной душе,что когда-то была посвежее,
Помоложе, бодрей и, должно быть, богаче была.

Напиши пару фраз о моём неудавшемся жесте,
О моей неудавшейся паре ритмических па,
О свободе писать... Но свобода танцует на месте,
И, порою, лишь там, где танцует на месте толпа.

Уходящая вглубь, оживает под кожным покровом
Вся венозная сеть, и сетчатка не чувствует свет.
Все, что было во мне, все, что будет, останется...
Словом,
Напечатай меня
Так, как будто меня уже нет.

* * *

Это ближе к весне. Это плюнул под ноги февраль
Пережеванным насом,
Это ветер под кожный покров зашивает зиме эспираль,
Чтобы вырвать ее самому же потом вместе с мясом.

Это кем-то забитая воздуху в зубы свирель
Издает непохожие звуки на звуки.
Ничего не бывает на свете, наверно, серей,
Чем надетые на небеса милицейские брюки.

Затянись и почувствуешь, как растекается дым
По твоим молодым и еще не отравленным легким.
Это ближе к весне. Это день показался простым,
Незаконченным и относительно легким.

* * *

Женщина, я Вас люблю.
Скучную и непонятную,
Странную, чуждую.
Песню затягивая
Однозвучную,
Не обладая
Ни слухом, ни голосом.

Строки причудливо
Лягут гекзаметром,
Не обижаясь
И даже не сетуя,
Жить – это значит
По разным параметрам
Строить фигуру,
Размытую Летою.

Жить – это значит
Над водами рейнскими
Слушать напевы
Придуманной женщины
И повторять,
Не любя и не чувствуя:
Женщина, я Вас люблю.

* * *

Обычный день.
Попытка разговора
С самим собой начистоту
Претерпевает неудачу,
Словно вчерашняя попытка
В себя попробовать залить
Чуть больше, чем ты можешь,
Все же
Чуть меньше, чем хотелось бы.

Обычный день
Попытка выжить
С попыткой сплюнуть в унитаз
Остатки выпитого зелья,
Спросить себя: «Как поживаешь?» —
И не ответить ничего.

Мой друг Горацио, в пылу,
Не оставляющем в живых
Ни мать, ни дядю, ни Лаэрта
С его сестрою и отцом,
Есть смысл,
И это – неудача
Попытки с о с у щ е с т в о в а т ь.

Обычный день.
На простыне
Осталась вмятина от тела,
Напоминающая чем-то
Не то чтоб формулу тепла,
Но рядом спящего подвида,
Имеющего
Женский пол.

Из сотни тонущих Офелий
Спасать не стоит ни одну —
Во избежании безумья,
Уже совместного потом.

Мой друг Горацио,
Мой день
Начнется, как всегда, с попытки
Подняться и пойти в пивную,
Где я попробую, как прежде,
Чуть больше, чем смогу,
Но всё же
Чуть меньше, чем хотелось бы.

* * *

Я переживу свою старость без мутной волны у причала,
Девицы в купальном костюме, сигары в дрожащей руке
И шезлонга, —
Вот павший диктатор, иль нет! – получивший отставку министр.

Гораздо приятней склониться над книгой на полузаброшенной даче
И грустно и звонко
читать про себя, как слагает стихи лицеист.

* * *

Жизнь ушла на покой, под известным углом.
Затянув ли, ослабив ли пояс,
Возвращаясь в себя, кое-как, черт-те в чем,
Ни в былом, ни в грядущем не роюсь.

Жизнь ушла на покой, как слеза по скуле,
Был мороз, был февраль, было дело.
И весь месяц мело, видит бог, в феврале,
Но свеча на столе не горела.

Ни свечой на пиру, ни свечой в полутьме,
Никакой ни свечой, ни лучиной
Не осветишь себя целиком по зиме,
Ни поверх, ни до сути глубинной.

Возвращаясь в себя, забирай же правей.
Забирая левее на деле...
Не мело в феврале – ни в единый из дней.
Нет, мело! Но мело – еле- еле.

Жизни не было. Так самый трезвый поэт
Написал на полях – видно, дрожжи
Со вчера в нем еще не осели, – иль нет! —
Это я написал, только позже.

Только раньше еще, но в который из дней —
В феврале ли, в апреле, в июле?
Жизнь ушла на покой – так-то будет верней.
Жизнь ушла – и ее не вернули.

Море

Хочется плюнуть в море.
В то, что меня ласкало.
Не потому, что горе
Скулы свело, как скалы.
А потому, что рифма —
Кум королю и принцу.
Если грести активно,
Можно подплыть к эсминцу
Или к подводной лодке,
Если они на рейде.
Можно сказать красотке:
«Поговорим о Фрейде?» —
Если она на пляже
Ляжет к тебе поближе.
Море без шторма гаже
Лужи навозной жижи.

Шторм – это шелест пены,
Пробки, щепа, окурки,
В волнах плывут сирены,
Лезут в прибой придурки.
Мысли в мозгу нечётки,
Солнце стоит в зените,
Даже бутылку водки
В море не