– Я знал, что ты знаешь, Контесса, – говорит Дерек. – Я знал, что ты – человек, с которым можно все обсудить. Как удачно ты позвонила!
– Да, я знаю, – соглашается Белинда. – Не правда ли? – Она испускает долгий и слабый вздох. – В любом случае я не могу стоять тут и болтать с тобой целый день. Дела.
– Да, ты права, – поддакивает Дерек. – Я не должен тебя задерживать. Такую занятую женщину.
– Да, вот именно. Arrivadeary, – щебечет Белинда.
– Ты права. Поговорим позже. Arrivadeary!
Белинда кладет трубку и замирает в неподвижности, погруженная в размышления. Ее ноги расставлены на ширину плеч, правой рукой она сводит вместе мясистые уголки рта. Из-за непредвиденных поворотов и излучин сегодняшнего утра она чувствует себя не в своей тарелке. Прямо-таки одно за другим. Ненадежная прислуга и требующая внимания дочь – уже этого достаточно, чтобы настроение стало черным. А если сверх того она еще и находилась в полном неведении насчет возможного нового обитателя долины, понятно, что Белинда целиком и полностью выбита из колеи.
– Американец, – бормочет она. – Американец. – И легкая судорога проходит по ее позвоночнику. – Какой кошмар!
К счастью для Белинды, у нее слишком мало времени, чтобы задумываться о проклятой вероятности приезда нового человека в долину. К ней самой приезжает дочь, которую нужно забрать со станции. Она натягивает синюю блузку с коротким рукавом перед зеркалом в холле, проводит расческой по коротким каштановым волосам, надевает солнечные очки поверх прически и тщательно запирает дом, прежде чем выйти наружу, в поток солнечного света. Убирает многочисленные желтые страницы «Мейл он сандей» из-под стекла шестилетнего серебристого «рено-мегана», принадлежавшего ее бывшему мужу, и открывает дверцы, чтобы выпустить наружу густой, горячий воздух.
– фу, – произносит она, плюхаясь на сиденье, обитое черным вельветом. – Fa molto, molto caldo…
Она медленно выезжает задом из гаража, осторожно, стараясь не сшибить терракотовый горшок с анютиными глазками и деревянную беседку слева от дома, по которой ползет вверх одна из засохших виноградных лоз. Белинда поворачивает направо и едет вниз, в долину.
Она медленно проезжает мимо траттории Джованны, высунувшись из окна, чтобы помахать рукой, шарит взглядом по террасе, под зонтиками с рекламной надписью « Кампари»: не завтракает ли там Хоуард или какой-нибудь другой ее conoscente 29? Только один столик, по сторонам которого вьется тучная виноградная лоза со спелыми плодами, занят парой потных широкозадых туристов в шортах. Ни Хоуарда, ни самой Джо-ванны нигде не видно. Белинда продолжает свой путь вниз по долине: через ручей, мимо маленькой церквушки, мимо деревенской лужайки, где они проводили Festa di Formaggio, – дальше, по направлению к представительной новой кипарисовой аллее Дерека и Барбары и к ферме Бьянки. Она замедляет ход, подъезжая к воротам, надеясь мимоходом разглядеть подтянутое тело Франко. Вместо этого ее встречают лай стаи собак и дети, которые машут ей руками. Вверх по склону холма, к монастырю, – здесь Белинда замечает, что единственный металлический шлагбаум, блокировавший дорогу к «Casa Padronale», открыт и устремлен к небу. Это до такой степени отвлекает ее внимание, что она даже забывает проверить, есть ли какие-нибудь признаки жизни в монастыре. И не вспоминает об этом, пока не выезжает на трассу, – то есть слишком поздно.
Через полчаса она въезжает на парковку вокзала Сант-Анна, Рассел Уотсон включен grande voce 30 в проигрывателе ее машины. Она видит свою двадцатилетнюю дочь, сидящую на чемодане: всех ее попутчиков давным-давно уже встретили и увезли с этой провинциальной станции.
Аккуратная, маленькая Мэри выглядит куда красивее, чем год назад. Она недавно сбросила 14 с лишним фунтов, черты ее стали более острыми и утонченными. Нос у нее маленький, но прямой, скулы высокие, волосы длинные и темные, а ресницы такие длинные, что кажется, будто в уголках глаз они завязываются в узелки. Она неподвижно сидит на тротуаре и как будто не слышит нарастающего шума, которым сопровождается театральное прибытие ее матери. Ее лицо поднято к небу, глаза закрыты – она впитывает незнакомое солнце, которое припекает ее белую кожу своими теплыми лучами. Легкая улыбка блаженства играет на ее хорошеньких губах.
Белинда со скрипом паркуется, выключает Рассела, вылезает из машины, хлопает дверью и направляется к дочери, прикрывая глаза рукой от солнца. Мэри открывает глаза.
– Здравствуй, мам, – говорит она, поднимаясь и поправляя юбку из денима. На лице ее блуждает неуверенная улыбка: она пытается угадать настроение матери.
– Boun giorno, buon giorno, traon giorno! 31– восклицает Белинда с соответствующим случаю пафосом. Губы поджаты, руки распахнуты, как у Христа, – она ждет, пока дочь обнимет ее. – Мария, добро пожаловать, дорогая! Добро пожаловать обратно в Тоскану!
– Привет, – говорит Мэри, нагибаясь вперед и целуя мать в щеку.
– Come va? 32 – спрашивает мать, зажмурившись: она ждет поцелуя в другую щеку.
– Ну, в общем, хорошо, – отвечает Мэри, пожимая плечами. – Я была немного подавлена после того, как меня уволили, но…
– Ну так давай, – говорит Белинда, открывая глаза, – не будем вспоминать об этом, пока ты здесь. – Встряхнув коротко стриженными каштановыми волосами, она поворачивается и идет обратно к машине. – А сейчас поторопись. Положи свой чемодан в багажник, у нас много дел.
– Конечно, – соглашается Мэри и мелкими шагами следует позади матери, сгибаясь под тяжестью своего чемодана. – Но в чем именно проблема?
– Ну, у Джулии grappa, она очень больна, – объясняет Белинда; она стоит руки в боки и наблюдает, как дочь тащит чемодан к машине.
– Grappa? – фыркает Мэри. – Ты, наверное, имеешь в виду grippa? La grippa? Грипп. У Джулии грипп? – Она оборачивается к матери. – Тут легко ошибиться.
– Ты, кажется, поправилась? – спрашивает Белинда, прижимая к губам указательный палец и оглядывая дочь сверху вниз.
– Нет, – отвечает Мэри, последним рывком заталкивая чемодан в багажник. – Я сбросила больше четырнадцати фунтов с тех пор, как ты меня в последний раз видела.
