Проснитесь, сэр!

Свой первый роман я даже на машинке не печатал – писал от руки, потом сдал машинистке. Но это было несколько лет назад. Я начал печататься довольно рано, всего в двадцать три года, через год после окончания колледжа, а теперь, в тридцать лет, оставаясь еще молодым, практически выдохся. Отсюда одержимое стремление не встречаться по утрам с дядей, чтобы прийти в подходящее расположение духа для творчества. Если не закончить вторую книгу, я навсегда останусь автором одного романа. Вряд ли хоть кто-нибудь прочел роман «Мне меня жалко», но он был опубликован крупным нью-йоркским издательством, так что мне было на что жить в своем тесном мирке.

Новый роман, над которым, как уже говорилось, я работал два года, был романом с секретом, хоть все его намеки были неинтересными, ничем не примечательными, разве что в моем мнении. Наверно, это несколько странно, поскольку все романы подобного рода обычно пишутся о широко известных людях, но мне нравится этот стиль, когда литературный вымысел скрывает прихоти реальной жизни. Я даже имен не менял за исключением своего, назвав себя не Аланом, а Луисом. Непонятно почему, мне всегда безумно нравилось имя Луис.

Поэтому повествование в романе велось от имени Луиса (меня), а настоящим героем был мой бывший сосед по квартире в Манхэттене Чарльз, которого я в какой-то момент хотел перекрестить в Эдуарда или Генри, считая весьма остроумным использовать имена английских королей, тем более что Чарльз был истинным англофилом, поклонником королевской семьи. Вдобавок он был груб и язвителен, карьера драматурга ему не удалась, хотя я считал его блистательным. Больше никто, к сожалению, моего мнения не разделял, кроме пары каких-то никому не известных критиков 50-х годов, поэтому он сидел почти без гроша, вынужденный делить жилье с кем-то еще.

Доходы Чарльза составляла плата за преподавание композиции в Куинс-колледже и ежемесячно поступавшие чеки службы социального обеспечения, только на это не проживешь. У меня возник грандиозный и хитрый план: если пьесы не превратили Чарльза в великого американского писателя, то я превращу его в великого американского героя. Поэтому, живя с ним в одной квартире, я описывал его – о чем он не знал, – работая над книгой в библиотеке на 56-й улице или дома в его отсутствие, надежно пряча черновики и рукописи. Постоянно тайком записывал его рассуждения – он умел вести необычайно красочные диалоги, – постоянно мучимый этическими соображениями насчет заимствования чужой жизни. Впрочем, меня это не останавливало. Передо мной стояла насущная необходимость написать второй роман.

Прожив в соседстве почти два года, мы расстались с жутким скандалом, что привело меня к переезду в Нью-Джерси к тетке с дядей. Тем не менее книга, о которой Чарльз до сих пор не знает, по-прежнему мне представлялась пространным платоническим любовным письмом. Понимаете, я бесконечно им восхищался, несмотря на конец нашей дружбы, и это восхищение было сродни любви.

Роман с секретом получил название «Ходок», ибо Чарльз служил сопровождающим многим богатым дамам из Верхнего Вестсайда, получая при этом бесплатную еду высочайшего качества, которая ему очень нравилась и которую он иначе не мог себе позволить.

В качестве компаньона ему не приходилось ни за что платить, поскольку в высших кругах общества мужские и женские роли с возрастом весьма часто меняются: сначала за все платит мужчина, потом то же самое начинает оплачивать женщина. Женщины из высшего общества в семьдесят, восемьдесят, девяносто лет, поимев, как правило, не одного мужа, накопили или унаследовали колоссальные состояния либо после развода, либо живя дольше мужчин. Проблема заключается в том, что они не способны реально завести новых мужей и любовников и, скорее всего, не хотят заводить новых мужей и любовников, но им приятно иметь рядом мужчину, который прилично смотрится в обществе, распахивает перед ними двери, подставляет кресла, тащит чемоданы в поездках – поэтому богатым женщинам-долгожительницам требуется компаньон. Над ними постоянно кружит стая чаек в синих блейзерах – мужчины без денег, с определенной утонченностью, которые часто оказываются гомосексуалистами. Они называются «ходоками» – видимо, потому, что ходят рядом с женщинами, оказывая им услуги. Порой их зовут «запасными», когда, скажем, за обеденными столами требуется строго чередовать мужчин и женщин.

Система довольно успешно работает, потому что несчастные пожилые геи, наряду с дамами, больше не привлекают любовников, но и не остаются в одиночестве, проводя зрелые годы в женском обществе. Круг замыкается: ходоки общаются с женщинами без секса, точно так же как пятьдесят – шестьдесят лет назад в туалетах, где толкались почти все гомосексуалисты того поколения.

Итак, Чарльз был ходоком с подобающими костюмами – полным вечерним и разнообразными блейзерами в плоховатом состоянии, чего не замечали дамы с прогрессирующей катарактой.

Надо сказать, что Чарльз не был явным гомосексуалистом, несмотря на мое описание общих признаков ходоков. Он никогда не откровенничал относительно своей сексуальной ориентации, считая, что это не мое и не чье-либо другое дело, поэтому за два года совместной жизни так и не обнаружил моего вампирского шпионства. Меня, как почти всех людей, постыдно интересует то, чего знать не следует. По-моему, каждому нравится овладевать чужими секретами, чтобы спокойно жить со своими. Оглядываясь назад, могу сказать, что Чарльз, скорее всего, был редким типом – запасным гетеросексуальным мужчиной, хоть в действительности как бы воздерживался от всякого секса, каковая позиция не лишена своих достоинств.

Ну, теперь вы получили общее представление о книге, над которой я работал, – портрет ходока в старости рядом с обожающим его сподручным Луисом (мной). Поэтому я сидел в Нью-Джерси, потягивал кофе со льдом, доставленный Дживсом, продолжая писать с того места, где вчера остановился. Медленно настучал:

Я лежал на оранжевом ковре, смотрел телевизор. С удовольствием вникал в вестерн. Там игла крупная перестрелка, масса лошадей вставала на дыбы, поднимая копытами пыль, поэтому стрелявшие с трудом друг друга видели. В самом разгаре довольно долгого затянувшегося боя Чарльз вернулся домой, увидел, чем я занят, и не одобрил.

– Оружие! – проворчал он. – Американцы без конца стреляют. Никого не могут перехитрить, поэтому пристреливают… Включи новости. Не выношу вестерны. Хочу знать, что будет с парадом в честь Дня святого Патрика. Интересно, не запретят ли его, в конце концов, в этом году.

Я переключил канал с помощью пульта дистанционного управления. Чарльз снял зимнее пальто, налил себе стакан любимого дешевого белого вина.

– Хочешь? – спросил он.

– Да, спасибо, – встрепенулся я и сел.

Он протянул мне стакан вина желтого цвета, опустился на диван. Шел спортивный раздел новостей; было двадцать пять минут двенадцатого.

– По-моему, вряд ли будет что-нибудь о параде, – заметил я. – Новости уже прошли. Теперь только спорт и погода.

Спортивный репортаж подошел к концу, после чего мы мрачно посмотрели прогноз погоды – ожидалась снежная буря. До весны оставалась неделя, но приближалась она медленно. Я выключил телевизор.

– Гомосексуалисты опять постараются испортить парад, – сказал Чарльз, потягивая вино. – Каждый год выступают, лишая ирландских католиков всякой радости. Эти ребята лишены терпимости к чужим взглядам. Почему не могут смириться с тем, что католики считают гомосексуализм грехом? Говорят: «Вы можете принять участие в нашем параде геев». Но никому не позволят нести лозунг: «Содомия – грех». Почему ж ирландские католики должны позволять кому-то нести плакат с надписью: «Мы ирландцы, геи, и гордимся этим»? Гордиться тут нечем. Это личное, интимное дело.

– Пойдете смотреть, если он все-таки будет? – спросил я.

– Нет. Не выношу парады. Слишком много некрасивых людей.

– Что скажете, Дживс? – спросил я, и он растаял в воздухе, материализовавшись рядом со мной.

Глядя через мое плечо, быстро прочел написанное.

– Считаете, слишком подробно описано, кто где сидит, наливает и передает стаканы, снимает пальто? – продолжал я, прежде чем он успел прокомментировать. – Думаете, я тяну резину? Кажется, будто мои