благополучно — вечером того же дня Лайна с удовольствием поддержала чисто теоретическую идею кого-то из офицеров, что неплохо было бы им выпить на мировую водочки. Лайна счастливо заулыбалась в ответ, будто была большой любительницей крепких напитков, а всех бойцов охватило радостное воодушевление. Владимир же был весьма раздосадован, что Бадмаев намеревался всю грядущую ночь возиться в его обществе и, разумеется, на трезвую голову с силлурианскими чертежами. А от костра ввысь неслись мириады оранжевых, желтых и красных искорок и на всю округу — дружный мужской гогот и заливистый женский смех. А Володя знал, что, кроме Лайны, тут на тридцать километров не было ни единой женщины. Когда же через несколько часов нестройный хор запел «Подмосковные вечера» — Лайна солировала, — Владимир не выдержал и, соврав Бадмаеву, что должен отлучиться в туалет, направился к костру, выхватывающему из густой безлунной тьмы медные барельефы бойцов. Войдя в круг света и тепла, Володя обнаружил пьяную до осоловелой улыбки Лайну, сидящую на лавочке возле Зубцова, который, по- петушиному выпятив грудь, наливал своей инструкторше очередную рюмку. Разумеется, хотя на лавочке были еще свободные места, никто не посмел подсесть к Зубцову, даже Ринат, бывший в своем роде также виновником торжества. Офицеры ютились кто на чем горазд — кто-то притащил из дома стул, кто — довольствовался бревном. Лайна, пригревшаяся у костра, сбросила свой розовый комбинезон, как царевна-лягушка — шкурку, и теперь сидела в камуфляжной куртке, как и все прочие. К слову, Володя отметил, что ее полнота была мнимой — инструктор в действительности обладала вполне стройной красивой фигурой, это розовая куртка и штаны так ее толстили. Они были по-зимнему меховые, хоть на Северный полюс лети, — Володя наткнулся на ее облачение, висевшее на раскидистой ветке дерева. Бойцы обрадовались, что Володя выкроил минутку, и ухнули ему целый стакан — обмывать первую награду. Разумеется, Владимир не отказался и залпом опустошил емкость, тут же ощутив, как жар и жжение в горле приятным теплом истомы разливаются по всему его телу.
— Ну чо, может, все-таки покуришь? — пьяным голосом предложил наверняка не в первый раз Зубцов.
— Не-е-ет, — с радостной улыбкой протянула упившаяся до узеньких, если не сказать поросячьих, глазок Лайна. — У меня есть инструкция. Так?
— Так, — отозвался Зубцов.
— Вы — земляне военные. Так?
— Так. — Зубцов полуобнял Лайну, та же и не думала отклоняться, сидела, будто не заметив.
— Так, — согласилась Лайна. — У меня свои инструкции, так? У вас — свои. Правильно?
— Согласен, — хлопнул себя по бедру кулаком полковник. — Ведь верно она говорит, ребята, да?
Самые бдительные из офицеров прервали, из субординации, собственные вязкие, бестолковые, пьяные беседы, и от них-то и раздались одобрительные реплики:
— Ну да.
— Верно, чо там говорить.
— А то!
— Вот, — удовлетворенным широким кивком подытожила Лайна. — А из моей инструкции следует, что я могу у вас дегусти… де-гу-сти-фици-ровать, так? Следующие вещества: кофе и чай — неограниченно; алкоголь и марихуану — не чаще раза в неделю; мухоморы, ЛСД, пейотль — раз в месяц; а вот табак, кокаин и весь опийный ряд — под запретом. — Лайна подняла указательный палец правой руки, да так основательно, будто это был ствол гранатомета, и, поводив им из стороны в сторону, сказала: — А значит — ни-ни. Есть вопросы?
Тут уже все офицеры, услышав так по-военному сформулированный перечень, одобрительно загалдели:
— Во дает!
— Молодец, Лайна! Наш человек!
Зубцов же, налив всем по полстакана, включая Володю, подытожил:
— Ну, стало быть, с приездом тебя и за нерушимость военного союза! Я смотрю, у вас там, на Силлуре, русские люди, так?
Лайна, казалось, всерьез задумалась над полковничьей пьяной теорией, насупив бровки и сжав за компанию с ними порозовевшие наконец-то губы. И сказала:
— А кто знает… Может быть… Только тут у вас холодно очень, как вы тут живете вообще?
— А в баньке паримся, — подхватил Зубцов, весьма довольный таким поворотом. — Тут дубак, а в баньке — ух, получше, чем на Силлуре будет! Эй, ребята, кто там потрезвее, протопите нам с инструктором баню, да поживее!
Тут Владимир вынужден был оставить веселую компанию, ему пора было возвращаться к академику, что он и проделал без малейшего сожаления. Обычная пьянка, с обыкновенными пьяными речами. С инопланетянкой он выпил, медаль обмыл — что еще надо? Продолжение этой истории казалось многообещающим лишь для Зубцова и Лайны, которых с той ночи ребята прозвали Василь Иванычем и Анной-пулеметчицей. На следующее утро Володя выяснил — точнее, с ним все как бы вскользь сами делились новостями, — что полковник с инструктором в баньке таки попарились, и по тому, каким гоголем ходил Юрий Васильевич, все сделали вывод, что между ними что-то, точнее, все, что только можно, уже случилось прошлой ночью. Впрочем, Володе что-то в это не слишком верилось. И он был прав. На самом деле бравый и пьяный вдобавок полковник, разумеется, не мог удержаться от приставаний к Лайне, тем более что та, даже и не заподозрив, бедняжка, подвоха, преспокойно разделась догола вместе с Зубцовым и веником его хлестала, и себя дала хорошенько попарить, но как только полковничья ладонь скользнула по ложбинке, вниз от ее розовой спины, она отстранилась и серьезным, хотя и заплетающимся, голосом сказала:
— Мы договорились, что вы будете обращаться со мной как со своим обычным офицером. Вы себе подобное с подчиненными позволяете?
— Да… То есть нет, — смущенно пряча руку за спину и внезапно смущаясь своей наготы, как Адам, отведавший яблочка, ответил полковник, мысленно благодаря небо за то, что он был сейчас распарен, как тюльпан, и его стыдливого румянца, добавившегося к банному, Лайне было не разглядеть.
Лайна же села на лавочку, кажется, нисколько не переживая, что она сама так вот вся обнажена и цвет имела ну в точности как кожаная курточка, в которой она сегодня прибыла в лагерь землян. Во всяком случае, держалась она совершенно раскованно, даже ногу на ногу не закинула и, с наслаждением вдыхая сухой замечательный пар, сказала:
— Однако я аб-со-лютно не против любовных отношений. Но только самых серьезных. Понимаешь, полковник, — и Лайна с наслаждением потянулась, зевая, напряженно вытянув в разные стороны одним движением мускулистые красивые распаренные ноги и руки, как нежно-розовая морская звезда. Она, кажется, просто не понимала, что могла бы контролировать, какие именно части тела открывает в равной мере стыдливому и жадному взгляду Зубцова. — Понимаешь, полковник, — с пьяной задумчивостью, ловя мысль, повторила она, — я — девственница. И я очень, — Лайна с многозначительной улыбкой подняла указательный палец, — очень серьезно отношусь к интимным отношениям. И это больше, чем наша традиция. Ты меня понял, полковник?
— Понял, — понуро подтвердил Зубцов, не в силах оторвать взгляда от чуть тяжеловатой, но зато такой объемистой груди инопланетной прелестницы.
— Если ты хочешь взять меня в жены, полковник, — продолжила Лайна, — я приму твою заявку и соглашусь об этом подумать. Как ты смотришь на это?
Зубцов же, бывший вообще-то убежденным холостяком, смотрел сейчас, не отрываясь, на кое-что иное, обыкновенно открываемое женщинами в последний момент обоюдного согласия, теперь же сколь близкое, столь же и недоступное. И полковник, почти помимо своей воли, сказал, в надежде, что тогда девушка — ведь действительно девушка, черт побери, — отдастся ему, а дальше будь что будет:
— Хочу. Очень хочу…
— Ну что же, — сказала Лайна, которая сейчас трезвела с каждой секундой, от важности для нее внезапной, на ее взгляд, темы, — если так, условия мои — испытательный срок; мы будем присматриваться друг к другу в это время; если один из нас передумает, он должен сразу же сказать об этом другому. Идет?
— Хорошо… — согласился Зубцов, садясь рядом с Лайной и как бы дружески обнимая ее за талию.
Инструктор ничего не имела против такой степени близости, будто не замечая особого физиологического состояния, не скрываемого полковником.
— А в бане мы с тобой будем вместе париться, правда? — поинтересовался Зубцов, прикидывая между тем, что уговор на самом деле его пока ни в чем не ущемляет — ведь он всегда мог пойти на попятный.
— Хорошо, — улыбнулась Лайна. — Если хочешь, я даже не буду париться в бане ни с кем иным, если тебе это так важно. И целоваться с тобой я тоже согласна — это очень милый земной обычай, я хотела как раз попрактиковаться в этом способе подростковой земной близости. Научишь? — спросила Лайна, впрочем, вставая и выходя в предбанник, где тут же завернулась в простынку.
— Конечно, научу! — зачарованно откликнулся Зубцов, последовав за ней.
Вот так на самом деле развивались отношения между Зубцовым и гостьей с Силлура. На следующее утро полковник проснулся с дикой головной болью и странными воспоминаниями — что он чуть не трахнул инструктора и чуть не женился на ней. Первое Юрий Васильевич восстановил в памяти с досадой, второе же — с облегчением. Но облегчение было не больше, чем досада, ничуть. Для всех же прочих Зубцов с Лайной стали чуть ли не супружеской парой. А что спали они по отдельности, с лихвой компенсировалось тем, что в баню-то они ходили вместе. И почти каждый день.
Впрочем, на самом деле лирическая тема отнюдь не была доминирующей не только в жизни лагеря, но даже и в судьбах Зубцова и Лайны в тот период. Полковник воспринимал свои платонические, волнующие отношения с Лайной как приятную игру, повышающую его
