Будни и праздники

догонит его. Этот страх заставил Мартина лететь во весь опор, оглядываясь на каждом повороте назад. Ему хотелось добраться до окружного города раньше их, и он яростно дергал поводья. Ему чудилось, что он слышит гул мотора, что автомобиль едет вслед за ним и уже приближается. Прислушиваясь, не раздастся ли ненавистный гудок, он проносился мимо телеграфных столбов и босых крестьянок. С ненавистью смотрел он на грузные зады лошадей, на их вытянутые шеи и вновь и вновь оборачивался на поворотах, чтобы убедиться, не видно ли машины.

Кони бежали устало, ремни сбруи поскрипывали. Тонкие щитки коляски дрожали, сквозь звон бубенцов слышался однообразный стук колес. Конь слева вспотел, спина его залоснилась, шерсть на боку растрепалась. Он был старый и уже разжиревший. Виновато прижимая уши, он напрягал все силы, чтобы идти вровень со своим товарищем.

— Но, старый! — кричал Мартин. — Завтра тебя на живодерню свезу, а не уступлю…

Наконец коляска выехала из ущелья на равнину. Кони фыркали, и старый несколько раз споткнулся. Здесь, на просторе, почтальон успокоился. Теперь он мог видеть далеко вокруг и уже не сомневался, что автомобиль остался в ущелье.

— Вот уж завтра посмеюсь. Машина, а? И куда ж ты, бедная, торопишься? И что за народ пошел. Все бы ему ездить. Нет, чтобы дома сидеть, прокатиться он желает. В Тырново, вишь ты, съездить. На вот тебе Тырново!

Он говорил это вслух, остановившись, чтобы дать коням отдохнуть. Пересмотрев мешки с почтой, он закурил.

— Вот тебе и машина. Не захочет, не поедет. Лежи под ней, вздыхай, а она ни с места! Чем она лучше лошадей? Животное само знает, где ему ступать, на него положиться можно… Подумаешь, быстрее едет. Сломаешь шею, тогда узнаешь…

Он поехал дальше, чувствуя себя таким же значительным, каким был прежде. Нагоняя какую-нибудь телегу, он кричал: «Почта!» — и ругался, если ему не сразу уступали дорогу. Ему попался навстречу возчик Христо-Драскало, и он рассказал ему про аварию. Они посмеялись вместе и разъехались. Веселое, благодушное настроение охватило почтальона. Кони снова стали ему дороги и милы. Он ласково прикрикнул на них и погладил кнутом по подрагивающим спинам. Шоссе казалось ему старым знакомым, клонящиеся к земле ивы напоминали о стольких приятных днях, когда он был на этой дороге главным человеком. Сколько раз он проезжал по ней. Много лет своей жизни он провел здесь. Зимой на него, случалось, нападали волки, дважды почту грабили, четыре седока умерли в коляске. За эти годы у него родились дети. Каждое воспоминание до глубины души трогало Мартина, он уже совсем было разнежился, ощущая, как нежаркое осеннее солнце припекает ему спину. Над вспаханным под зиму полем лениво летел ворон, на телеграфных проводах сидели крапивники. Голое поле, окаймленное редкими желтыми пятнами деревьев, молчаливо гляделось в небо. Стояла поздняя тихая осень, и дорога была пустынна. Над головами коней беспрерывно кружился рой мошкары, истертые постромки блестели, бубенцы звенели: динь, динь, динь!

Вдруг Мартин услышал сигнал автомобиля. Словно убегая от погони, он стремительно схватил кнут и яростно огрел им коней. Звук был слабый, доносился издалека и не повторился, но тот страх, который заставлял Мартина спешить, охватил его с новой силой. Он знал, что машина нагонит его и мучить коней бессмысленно. Но чем яснее он понимал это, тем сильнее его душила злоба. Громко бранясь, он хлестал испуганных коней.

В клубах пыли автомобиль несся вслед за ним. Он был уже близко, и почтальон различал лицо шофера и головы сидящих за ним людей. Пронзительный гудок прорезал тишину замершего поля и словно разбился о смешно подпрыгивающую коляску. Обезумевшие лошади запрядали ушами, облако пыли окутало шоссе. Мартин ехал посередине, мешая проехать машине. Лицо его потемнело от злости, звук автомобильного гудка приводил его в бешенство. К шуму мотора примешивались возмущенные крики пассажиров и хриплое дыхание лошадей. Капот машины поравнялся с хвостами коней, и почтальон увидел сердитые лица за стеклом. Все потонуло в оглушительном шуме мотора. В ту же секунду конь, который был слева, встал на дыбы и навалился на другого коня. Непреоборимая сила толкнула коляску и отбросила ее в сторону. Мартин упал в придорожную канаву, и его соломенная шляпа покатилась по земле.

Поднявшись, он увидел упавшего, запутавшегося в постромках коня и раскиданные пакеты и мешки. Вторая лошадь стояла, дрожа всем телом. Мартин отер кровь с лица, оцарапанного при падении, поднял оторвавшееся крыло коляски и замахнулся было им на лежавшего коня, но рука его невольно опустилась. В глазах животного он прочитал ту же беспомощность и страдание, которые испытывал сам. Он помог лошади встать. Испуганное животное захрипело, встряхнулось и с тревогой повернуло голову в ту сторону, откуда долетал шум машины. Почтальон тоже посмотрел туда. Автомобиль катил по белой дороге, и чем больше становилось расстояние, отделявшее его от коляски, тем невыносимее делалось страдание Мартина и ощущение одиночества жалкого побежденного человека…

Вскоре по шоссе снова тащилась коляска. Звон бубенцов не мог заглушить скрип сломанного крыла. На козлах покачивался Мартин. Голова его была опущена, широкополая соломенная шляпа прикрывала лицо.

— Динь! Динь! — глупо пели колокольчики, и их треньканье напоминало плач среди притихших голых осенних полей.

Ночные огни © Перевод Т. Рузской

1

Йоско, бледный голубоглазый парнишка, с соломенными волосами, лет пятнадцати, шел по тротуару у кромки раскисшей дороги и покрикивал:

— Но! Кляча проклятая! Но!

Лошадь напрягала все силы, чтобы тянуть тяжелую телегу, нагруженную углем. Ее тонкие, как палки, ноги уходили в вязкую черную грязь, изо рта шел пар, капала желтая пена, обнажались старые зубы. Она с чавканьем вытаскивала ноги из грязи, из последних сил тужилась, таща груз. Останавливалась, глубоко дыша, и снова трогалась.

— Эх ты, шкура драная! — скалился с тротуара Йоско. — На своего хозяина похожа. И у него рожа лошадиная.

Вокруг никого не было, кроме йоски, телеги и трех ворон, которые расхаживали по дороге, взлетали перед лошадью и опять садились.

Оглянувшись, не смотрит ли кто, парнишка взял комок грязи и швырнул в лошадь. Он попал ей в пах. По телу скотины прошла нервная дрожь. Лохматый раздутый живот ее и без того был облеплен грязью.

Лошадь была старая и послушная, но Йоско ненавидел ее из-за их общего хозяина уголыцика, из-за тяжелой работы и своей каторжной жизни.

Утром хозяин грозился его прогнать. «Смотри у меня, — сказал он, — вперед держи язык за зубами. Ты оскорбил господ!»

Эти господа были вчерашние покупатели, которым Йоско отвез уголь. Хозяйская угроза озлобила его. Как ни напрягал йоско память, он не мог вспомнить, чем он их оскорбил.

Работа была очень тяжелая, а плата за нее — ничтожная. Хозяин давал ему кров и кормил той же дрянной пищей, какую ел сам. В конце месяца Йоско получал горстку монет, которых ни на что не хватало. Кроме дров и угля, на складе торговали известью. Она быстро разъедала его одежду, и толстое домотканое сукно было все в дырах. Башмаки еще быстрей горели на нем, корежились и задирали вверх носы.

— Эх, — вздыхал по вечерам Йоско, сидя на лавке, застеленной чертой, в клетушке при складе. — Надо было мне ехать к брату. А вот на тебе, дурья голова!

— Езжай, кто тебя держит? — отзывался басом хозяин. — Скатертью дорога!

— Какая это жизнь, хуже некуда, — продолжал жаловаться йоско. — Прибавь, бай Выл ко, деньжонок, хоть сколько.

— Коли не жизнь, бросайся под трамвай, — смеялся хозяин.