Они прошли к обросшему мхом утесу; и тут Гип увидел, что это не утес, а стена, которая в обоих направлениях уходит ярдов на сто. В ней массивная железная дверь. При их приближении что-то щелкнуло, и дверь открылась. Гип посмотрел на Джейни и понял, что это сделала она.
Дверь за ними закрылась. За ней тот же лес, такие же большие и толстые деревья, но дорожка выложена кирпичом и делает только два поворота. После первого поворота исчезла стена, а после второго, через полмили, стал виден дом.
Дом слишком низкий и слишком широкий. Крыша не остроконечная, а скорее похожа на насыпь. Когда они подошли ближе, Гип увидел, что от дома отходит прочная серо-зеленая стена. Он понял, что весь этот участок представляет собой тюрьму. И ему здесь не понравилось.
— Мне тоже, — сказала Джейни. Он обрадовался и посмотрел ей в лицо.
Гуубл.
Кто-то стоял за искривленным дубом у дома, выглядывая из-за ствола.
— Подожди, Гип.
Джейни быстро направилась к дереву и с кем-то заговорила. Гип услышал, как она сказала:
— Тебе придется. Ты ведь не хочешь, чтобы я умерла? Казалось, это привело к концу спора. Джейни пошла назад, а Гип продолжал смотреть на дерево. Но там, кажется, уже никого не было.
— Это была Бинни, — сказала Джейни. — Познакомишься с нею потом. Пошли.
Дверь из дубовых досок, окованная железом. Скрывается в арке, повторяя ее форму. Тяжелые, наполовину утопленные петли. Единственное окно высоко под крышей, да и оно забрано прочной решеткой.
Дверь сама, без всякого прикосновения, открылась. Она должна была бы заскрипеть, но не заскрипела. Они вошли, и, когда дверь закрылась, Гип глубиной желудка ощутил глубокую дрожь.
На полу узор из плиток, темно-желтых и коричнево-серых; этот же узор повторяется на обшивке стен и на мебели, либо встроенной, либо такой тяжелой, что она никогда не передвигается. Воздух холодный, но слишком влажный, и потолок очень низкий. Я вхожу, подумал Гип, в огромную пасть.
Из первой комнаты они пошли по коридору, который казался необыкновенно длинным, но на самом деле таким не был: просто потолок опускался еще ниже, пол слегка приподнимался, создавая совершенно ложную перспективу.
— Все в порядке, — негромко сказала Джейни. Гип скривил губы, собираясь улыбнуться, но не смог и вытер холодный пот с верхней губы.
Джейни остановилась у последней двери и притронулась к стене. Часть стены отодвинулась, открыв прихожую с еще одной дверью.
— Подожди здесь, Гип. — Джейни была совершенно спокойна и собрана. Он пожалел, что здесь так темно. Он колебался. Показал на дверь в конце коридора.
— Он там?
— Да. — Джейни коснулась его плеча. Отчасти успокаивала, отчасти подталкивала в маленькую комнату.
— Я должна сначала с ним увидеться, — сказала она. — , Доверься мне, Гип Я тебе верю. Но ты… он…
— Он мне ничего не сделает. Иди, Гип.
Он пошел. Оглянуться у него не было возможности, потому что дверь сразу закрылась. И с этой стороны была не заметней, чем с той. Он притронулся к стене, нажал. Словно нажимает на большую наружную стену. Ни ручки, ни петель, ни замка. Края скрыты в стенной панели. Дверь просто перестала существовать.
На мгновение Гипа охватила паника, но тут же улеглась. Он сел у противоположной двери, которая, очевидно, ведет в ту же комнату, что и коридор.
Было тихо.
Гип взял оттоманку и перенес к стене. Потом сел, прижавшись спиной к панели, глядя на дверь широко раскрытыми глазами.
Попробуй дверь, проверь, закрыта ли она.
Он понял, что не смеет это сделать. Еще пет. Смутно он представлял себе, что почувствовал бы, если бы дверь оказалась закрытой. Но подтверждения своим леденящим догадкам не хотел находить.
— Слушай, — яростно сказал он самому себе, — лучше тебе чем-нибудь заняться. Сделай что-нибудь. Или просто думай. Но не сиди так.
Думай. Думай о скрывающейся здесь тайне, о заостренном лице с толстыми стеклами очков, об улыбающемся лице, которое говорит: «Умри».
Подумай о чем-нибудь другом! Быстрей!
Джейни. Одна, перед этим заостренным лицом с…
Гомогештальт, девушка, две неговорящие негритянки, дурак-монголоид и человек с заостренным лицом и…
Попытайся снова. Гомогештальт, следующая ступень эволюции. Ну, конечно, почему бы не существовать наряду с физической психической эволюции? Гомо сапиенс голый и невооруженный, но у него в черепе огромного размера комок желеобразного вещества; и поэтому он отличается от животных, от которых произошел.
Но остается тем же, тем же самым. До сего дня он стремится размножаться, стремится владеть; убивает без сожалений и угрызений совести; если силен берет, если слаб — бежит; а если слаб и не может бежать — умирает.
Гомо сапиесу предстоит умереть.
Страх в нем — это хороший страх. Страх — это инстинкт самосохранения. Страх означает, что есть надежда остаться в живых.
Гип начал думать о выживании.
Джейни хочет, чтобы у гомогештальта выработалась система морали и чтобы такие, как он, Гип Барроус, не могли быть раздавлены. Но одновременно она хочет, чтобы ее гештальт процветал: ведь она его часть. Моя рука хочет, чтобы я выжил, мой язык, мой живот хотят, чтобы я продолжал жить.
Мораль: они не что иное, как закодированный инстинкт самосохранения.
Верно ли это? А как же общества, в которых аморально не есть человеческое мясо? Это что за выживание?
Да, но те, кто придерживается установок морали, существуют в пределах своей группы. Если в группе принято есть человеческое мясо, ты тоже будешь его есть.
Должно быть название для этого кода, для системы правил, по которым индивидуум живет таким образом, чтобы помогать своей группе. Это что-то выше морали.
Допустим, это называется этикой.
Вот что нужно гомогештальту, не мораль, а этика. И я буду сидеть, с мозгами, растекающимися от страха, и создавать этический кодекс для сверхчеловека?
Попытаюсь. Это все, что я могу сделать.
Определим понятия.
Мораль: кодекс правил для выживания индивидуума в обществе (сюда входит и наш праведный каннибал, и правильность обнажения в группе нудистов).
Этика: кодекс поведения индивидуума, способствующий выживанию общества (вот твои социальные реформаторы, те, что освобождают рабов, не едят людей и так далее).
Слишком поспешно и поверхностно, но придется работать с этим.
В качестве группы гомогештальт может решить собственные проблемы. Но как единое существо:
У него не может быть морали, потому что он один.
Остается этика. «Кодекс поведения индивидуума, способствующий выживанию общества». Но у него нет общества. Пока еще нет. Нет вида: он сам свой собственный вид.
Сможет ли он руководствоваться кодексом, который будет способствовать выживанию всего человечества?
И с этой мыслью Гип Барроус ощутил неожиданное вдохновение, как будто не связанное с его нынешней проблемой. Но груз враждебности и слепого безумия неожиданно спал с него, он почувствовал
