думаю, вы занимаете заметное положение е вашей фирме?
Говорят, даже самая грубая лесть приятна и неглупому человеку, — Лоле быле хорошо известна эта простая истина. Агент непроизвольно выпрямился за рулем, его физиономия ча миг даже приняла надменное выражение. Но тотчас он понял, взял себя в руки, презрительно скривил губы.
— Это обстоятельство не имеет никакого значения. По крайней мере, для вас. Что касается работ Вольфсона в области управляемой плазмы, а также успехов Нормана... Я не просто «наслышан». Но даже предположить не смел, то они настолько сильны в области оккультных наук...
Впалые щеки Вольфсона залили краска, Норман расхохотался, Лола смутилась. Сэм торжествовал.
Один только Петр никак не отреагировал на его выпад. Ровным голосом, в котором чувствовался скрытый вызов, он сказал:
— Я тоже не мог предполагать, что идейные вдохновители фашизма и современных «демократов» от ЦРУ за несколько десятилетий совсем не эволюционировали.
Сэм вдруг сделался меньше ростом, вкрадчиво попросил: «Поясните»...
— А это уж совсем ясно, — усмехнулся инженер. — «Сильный всегда пожирает слабого», «падающего — толкни»... Потом — примат белокурой бестии, измерение черепов, эвфаназия, концентрационные лагеря, «дранг нах оствн», мечты о мировом господстве... Но вот как умудрились вы, человек, по-видимому, далеко неглупый, просмотреть такое явление, как революция в России?
— Очень, очень интересно излагаете, молодой человек, — мягко, даже ласково сказал Сэм. — Продолжайте, я весь внимание.
Лола схватила Петра за руку, но того уже понесло.
— Счастлив иметь такую благодатную аудиторию! Так вот, я канадский гражданин, обладаю некоторым иммунитетом и не слишком-то вибрирую от ваших «свобод». Прикажете мне выехать из Штатов? Пожалуетесь дядюшке? Послушайте, Сэм Смит, или как вас там еще. Наши с вами дороги когда-то разойдутся. Но, поверьте мне, поздно или рано в каждом человеке пробуждается то, что вы и подобные вам склонны считать химерой — совесть. И вот тогда, когда человеку уже ничего не нужно в этом мире и от мира, встает вопрос: а если бы тебе все начать сначала? Ты опять всю свою жизнь старался бы лгать, изворачиваться, защищая неправые дела и за это надеясь получить местечко потеплее? Я даже мысли не допускаю, что вам совершенно чужда мысль о необходимости смены одних общественных формаций другими, все более прогрессивными. Кому в мире сегодня неизвестно о том, как заботятся русские о развитии экономики и культуры народов, живших когда-ro на окраинах царской России? Вам? Не верю! Гак где же тут «эксплуатация», «пожирание слабых»? Зачем же вы пытаетесь защитить, морально оправдать то, что безнадежно устарело? Вы верой и правдой пытаетесь служить тому, что загаживает и губит планету, и вы же негодуете!
— При чем здесь все это?! — взвизгнул Смит, — Я говорю об ученых вообще, об этом техническом, будь он трижды проклят, прогрессе, А об остальном, молодой человек, у нас с вами будет еще очень много времени, чтобы побеседовать обстоятельно, со всеми подробностями...
Лола подалась вперед, положила ладони на плечи Смита, зловещим шепотом сказала:
— Советую взять на заметку, пока еще не слишком поздно. Если хоть один волос упадет с головы моего... жениха, не будь я Лола Брайтон: задушу! И никто, — слышишь?! — никто не спасет. Из-под земли достану! Я понятно излагаю?
— Зачем же сразу столько эмоций? — поежился Смит. — Обычно, когда солидные джентльмены ведут абстрактные беседы о науке или о политике, их подруги приводят в порядок перышки, камуфляж... С вашего позволения, я сверну на эту магистраль. Так мы скорее выберемся из города.
— Сворачивайте вообще, Смит, не только на эту магистраль. Я предпочла бы разговоры на другую тему.
В тесных ущельях улиц, залитых мертвенно-бледным светом неоновых реклам, ночь воцарилась незаметно. Темнота навалилась сразу как только машина выбралась на окраину. Мгла за окнами действовала удручающе.
— Эх, поспать бы по-человечески! — подавляя зевок, мечтательно произнес Норман. — Сначала, конечно, лошадиную дозу чего нибудь отключающего, потом — запредельное торможение, и...
— Учитывая, что мы уже опоздали к началу эксперимента, — принялся подводить научную базу Вольфсон, — а также провозглашенный Лолой закон сохранения информации, не забывая одновременно, что можем рассчитывать на поддержку могущественнейшей фирмы в лице мистера Смита... Предложение Стива можно было бы поставить на голосование.
— Я «за», — сказал инженер. Сэм— притормозил и, оглянувшись, нашел глаза Лолы. Он уже понял, что последнее слово в этой компании принадлежит журналистке.
— Я — как все, — сказала молодая женщина, глядя на Петра.
Ее немного беспокоило, как отнесется он к ее агрессии. Ибо, как ни быстро идет «раскрепощение нравов», еще очень не скоро любая сумеет набраться смелости и подойти к любому, понравившемуся ей, и сказать: «Я хочу, чтобы мой ребенок был похож на тебя. Только на тебя!» Но почему бы ей не задать эту моду? Разве это так уж противно сущности полов? У многих народов выбирает женщина... Может быть, эго дало лучше, разумней? Впрочем, и у нас мужчинам только кажется, будто они кого-то выбирают, на самом- то деле выбирают их! И если женщина сделала выбор, она всегда найдет тысячу и один способ для того, чтобы ее избранник обращал на нее все больше внимания, а потом и вообще лишился покоя...
— Отель в пяти минутах езды отсюда, — сообщил Сэм. — Но придется немного вернуться.
— Валяйте, — милостиво согласилась Лола. Она вдруг прониклась непоколебимой уверенностью в том, что все будет именно так, как ей хочется, а потому на нее снизошло благостное настроение, готовое перейти во вселенскую любовь и всепрощение... Даже этот агент был уже не так противен...
Но можно ли так вот распускаться?! — тут же одернула она себя. Потом глубоко вздохнула и попожила голову на плечо инженера.
... Громадный зал встретил их грохотом какой-то новомоднейшей какофонии, ревом сотен глоток, шарканьем ног танцующих. Вентиляторы и кондиционеры были не в состоянии справиться с густыми клубами табачного дыма, запахом яств, спиртного, потных человеческих тел. Протолкавшись за Сэмом, они оказались перед высокой стеклянной дверью.
Сделав им знак подождать, Сэм быстро вернулся в сопровождении поджарого, донельзя перепуганного человечка.
— Прошу, господа, седьмой этаж... Никто не помешает... Мое заведение... — бормотал тот, забегая вперед, чтобы тут же почтительно пропустить прибывших. — Все будет в наилучшем виде, только распорядитесь.
— Пять номеров, общий ужин Посмотрим в меню, что там у вас найдется, — благодушно сказал Сэм, потирая лысый череп.
— Четыре номера, — поправила Лола, — У меня клаустрофобия.
Норман прыснул, Вольфсон почесал подбородок, Петр отвернулся, пряча улыбку, Сэм позволил себе заметить:
— А вот я страдаю лолабрайтонфобией, потому и заказал ужин на пятерых. Надеюсь, здесь коррективов не будет?
— Не будет, — сказала Лола.
— Просто у нас с собой маловато денег, — начал объяснять Петр, беря Лолу под руку, — Поэтому...
— Вы решили поститься, — закончил вместо него Сэм. — Ладно, пусть будет чегыре номера и добрый ужин за счет экономии одного номера.
... Лоле смотрела сквозь стекло бокала на Петра, изо всех сил стараясь увидеть его смешным, но это не получалось. Черты искажались до полной неузнаваемости и все-таки не были от этого ни смешными, ни отталкивающими. Что-то гораздо большее, чем внешность, глубоко запало в душу молодой женщины. И теперь, стараясь понять и проанализировать это что-то, Лола поняла: ничего нет здесь удивительного, просто влопалась, как девчонка, в смазливого парня... Только смазливого? Нет, еще и умного, доброго! А что может быть дороже в полюбившемся человеке, чем доброта? К тому же он не просто добрый, добренький, — он умеет быть и злым во имя этого добра, умеет защищать его!
