— Ну, будет, будет. Вот взбесился. Я же добра тебе хочу.
— Не смейте называть меня мальчуганом. Наша семья живет здесь двести лет. — Эти слова ему самому показались ребячливыми, и его злость мгновенно выдохлась.
— Я не очень правильно говорю по-английски. Ты думаешь, Марулло просто итальяшка, макаронщик, шарманщик. Мои genitori,[3] мое имя, может быть, насчитывает две тысячи, три тысячи лет. Мы, Марулло, родом из Рима, о нас сказано у Валериуса Максимуса. Двести лет? Подумаешь!
— Вы нездешний.
— Двести лет назад твои тоже были нездешние.
И вдруг Итен, окончательно остыв, увидел нечто такое, что может заставить человека усомниться в постоянстве данностей внешнего мира. Он увидел, как иммигрант, итальяшка, разносчик фруктов вдруг преобразился точно по волшебству; увидел купол его лба, сухой крючковатый нос, свирепые и бесстрашные глаза в глубоких глазницах, голову, покоящуюся на мускулистой колонне шеи, увидел в нем гордость, такую глубинную и непоколебимую, что ей ничего не стоило играть в смирение. Это было поистине открытие — из тех, что сражают человека и будят в нем мысль: если я вижу это впервые, то сколько же всего прошло в жизни мимо меня!
— Бросьте вы эти разговоры, — тихо сказал он.
— Правильная торговля. Я учу тебя торговать. Мне шестьдесят восемь лет. Жена умерла. Артрит! Очень больно. Хочу научить тебя, как торгуют. Может, ты не научишься? Многие так и не могут научиться. И терпят крах.
— Незачем тыкать мне в нос моим собственным крахом.
— Нет. Ты не понял. Я хочу научить тебя, как правильно торговать, чтобы краха больше не было.
— И вряд ли будет. Своей торговли у меня нет.
— Ты еще мальчуган.
Итен сказал:
— Слушайте, Марулло. Если уж на то пошло, так я веду за вас все дело. На мне бухгалтерия, заказы, я вношу выручку в банк. Стараюсь сохранить клиентуру. От меня к другим не уходят. Разве правильная торговля заключается не в этом?
— Да, да! Кое-чему ты все-таки научился. Ты больше не мальчуган. Бесишься, когда я называю тебя мальчуганом. Как же мне тебя называть? Я всех так называю.
— Попробуйте по имени.
— По имени — не чувствуешь дружбы. Мальчуган — по-дружески.
— Несолидно.
— Где солидно, там нет дружбы.
Итен рассмеялся.
— Когда работаешь продавцом в лавке у макаронщика, надо соблюдать солидность — ради жены, ради детей. Согласны?
— Показное.
— Конечно, показное. Будь во мне хоть капля истинной солидности, я бы ни о чем таком не думал. Не мешало бы вспомнить, что говорил мой отец незадолго до смерти. Он говорил, что уязвимость находится в зависимости от интеллекта, от чувства уверенности в себе. Слова «сукин сын», говорил он, могут уязвить только того, кто не уверен в своей матери. А, скажем, Альберт Эйнштейн, — он был еще жив тогда, — чем и как его уязвишь? Так что, пожалуйста, можете называть меня мальчуганом, если желаете.
— Мальчуган. Сам видишь, это по-дружески.
— Ну ладно. Что вы там хотели мне сказать насчет торговли? Чего я такого не умею?
— Торговля — это деньги. Деньги и дружба — совсем разное. Слушай, мальчуган. Может, ты слишком по-дружески, слишком приветливый? Деньги и приветливость — это совсем разное. Деньгам нужна не дружба, а еще и еще деньги.
— Вздор, Марулло. Мало ли я знаю дельцов, которые и приветливы, и дружелюбны, и вообще достойные люди.
— Когда дело в стороне — да. Ты, мальчуган, сам узнаешь. А когда узнаешь, будет поздно. Сейчас ты справляешься, в лавке все хорошо, но если она будет твоя, ты по дружбе и прогоришь. Я тебя учу, как в школе. Прощай, мальчуган. — Марулло согнул руки в локтях и, быстро выйдя из лавки, хлопнул дверью, и тогда Итен почувствовал всю тяжесть тьмы, сделавшейся по всей земле.
В дверь резко постучали чем-то металлическим. Итен отдернул штору и сказал:
— Перерыв до трех.
— Впустите меня. Я к вам по делу.
Незнакомец вошел в лавку — сухопарый, с виду вечно молодой человек, который никогда молодым не был; щеголеватый костюм, матово поблескивающие, гладко прилизанные волосы, взгляд веселый, неспокойный.
— Извините за вторжение. Но мне скоро уезжать. Хотел поговорить с вами наедине. Думал, старик никогда не уйдет.
— Марулло?
— Да. Я следил с улицы.
Итен взглянул на его белые руки. На среднем пальце левой он увидел крупный кошачий глаз в золотой оправе.
Незнакомец перехватил его взгляд.
— Не налетчик, — сказал он. — Я познакомился вчера с одним человеком, который хорошо вас знает.
— Да?
— Миссис Янг-Хант. Марджи Янг-Хант.
— А-а!
Итен чувствовал, как этот человек будто принюхивается к нему, второпях ищет ход, точку соприкосновения, чтобы завязать какой-то узелок.
— Славная бабенка. Расхвалила мне вас — дальше некуда. Вот я и подумал… Моя фамилия Биггерс. Ваш город в моем участке. Я от «Б. Б. Д. и Д.».
— Мы закупаем у Вэйландса.
— Знаю, знаю. Поэтому я и зашел к вам. Думал, может, вы захотите несколько расширить свои связи. Мы в вашем городе новички. Но осваиваем его быстро. Приходится делать кое-какие поблажки, чтобы зацепиться. Вам тоже было бы небезынтересно.
— Поговорите с Марулло. Он всегда вел дела только с Вэйландсом.
Голос не стал тише, но в нем появились вкрадчивые нотки.
— Заказы — это ваша обязанность?
— Да, моя. Марулло страдает артритом, а кроме того, у него много других дел.
— Мы могли бы чуточку скостить цены.
— По-моему, Марулло и так скостили сколько можно. Да вы сами с ним поговорите.
— Как раз этого я и не хочу. Мне нужен тот, кто делает заказы, то есть вы.
— Я простой продавец.
— Но заказы делаете вы, мистер Хоули. А что, если нам удастся выгадать пять процентов? Я могу это устроить.
— Марулло вряд ли откажется от такой скидки, если она не отразится на качестве товара.
— Нет, вы меня не поняли. Марулло тут ни при чем. Эти пять процентов будут наличными — никаких чеков, никакой отчетности, никаких неприятностей из-за налогов. Самые что ни на есть свеженькие зеленые листики перейдут из моей руки в вашу, а из вашей руки к вам в карман.
— Почему же Марулло не может получить у вас скидку?
— Соглашение об оптовых ценах.
— Так. Ну, а предположим, я соглашусь на эти пять процентов и буду отдавать их Марулло?
— Мало же вы их знаете, этих лавочников, а я знаю вдоль и поперек. Пять процентов он от вас
