себя открытие, что на смертном одре хозяин русской земли ничем не отличается от черных людей.
– Схороните меня в соборе Покрова Божией Матери, там сынок мой покоится старший и Василий Блаженный. Думаю, что не будет нам тесно в храме втроем. Подле Василия положите, хоть после смерти святости от него наберусь.
– Схороним, государь, как велишь.
– Есть у меня еще, Дионисий, одно желание. Заветное. Исполнишь?
– Все, что в моих силах, государь.
– Прими меня в свою братию. Чернецом хочу помереть. А еще бы лучше схиму принять.
– Как скажешь, батюшка-государь. Может, в собор тебя проводить? У алтаря и пострижем.
– Ни к чему такие хлопоты, Дионисий, боюсь, помру по дороге. Хочу здесь постриг принять.
Диаконы принесли иконы, зажгли лампадки, прочитали молитву, а потом митрополит укрыл голову Ивана Васильевича амофором, остриг аккуратно прядь седых волос и принял в братию.
– Вот теперь ты чернец, государь.
– Свершилось, господи, – успокоенно проговорил Иван Васильевич. – Вот она, судьба… Всю жизнь прожил в грехе, чтобы скончаться монахом. Распахни ворот, митрополит, посмотри, какого цвета камень на моей груди.
Дионисий выполнил и эту просьбу государя.
– Он черный, Иван Васильевич.
Улыбнулся государь, потом вдохнул в себя поболее воздуха, чтобы ответствовать старцу, но вместо слов из груди вырвался прощальный хрип.
Погода преломилась поздним вечером. Повалил густой мокрый снег. Он плавно ложился на дорогу, пригибал ветки деревьев, кружась, бесчинствовал на улицах, а потом спрятал дома и крыши куполов. Взошла полная луна, она казалась кораблем, преодолевающим снежную реку. Тихо было вокруг. Безмятежно.
