делаешь.
Чтобы понять это, ему пришлось потерять Веру, а самому пройти через Дантов ад. Не слишком ли дорогая цена?
Сколько в искусстве красоты и как нелегко прибавить хотя бы каплю в ее океан.
До чего же был он глуп и самоуверен, рассуждая о шедеврах, которые необязательно понимать людям. Как луна, светил отраженным светом чужих мыслей. Да ведь художник по самой своей природе не должен быть эгоистичным, потому что картины его уходят к людям, а весь смысл его труда в том, чтобы делать людей добрее, лучше, приносить им радость!..
Чувствует ли он в себе силы для этого? Кажется, да… Все определят время и труд. Сейчас только первые подступы к главному. Даже не озарения, а едва брезжущие просветы, намек на мудрую углубленность… Нет, об этом даже смешно говорить.
Месяца два назад в их городе появилась передвижная выставка художников области.
Кто-то в клубе рассказал приехавшему с выставкой известному художнику Сытникову об Иржанове, и Сытников неожиданно появился в комнатушке Анатолия.
Тот увлеченно работал над картиной и был удивлен появлением пожилого человека с добрыми глазами, огромным высоким лбом и волосами, подстриженными так, что их прямые пряди почти закрывали уши.
На госте — коричневая вельветовая куртка с прорезными карманами, светлые брюки, остроносые ботинки на высоком каблуке. И это старомодное одеяние и внешность, будто со страниц диккенсовского романа, тоже удивили Анатолия.
Пришелец на мгновение застыл перед картиной Иржанова, потом радость вспыхнула в его карих глазах.
— Это хорошо!
Он представился и, продолжая рассматривать картину, то отступая от нее, то приближаясь, сказал:
— Понимаете: по-настоящему хорошо!
Анатолию совестно было выслушивать подобные похвалы. Сам-то он понимал, что может, что должен сделать все гораздо лучше.
«Вероятно, гость из вежливости так расхваливает, — самолюбиво думал Анатолий. — Из педагогических соображений. Поощряет рабочего — самоучку».
— Слушайте, — повернулся к нему Сытников. — Мы возьмем вашу картину на выставку. А?
Анатолий усомнился: выступать рядом с профессионалами… И потом — картина не завершена…
Художник, видя замешательство Иржанова, объяснил его по-своему:
— Вы не бойтесь. Картина не пропадет. Я возьму ее под свою ответственность.
— Но я еще не закончил, — извиняющимся тоном сказал Иржанов.
— Сколько вам надо времени?
— Месяца три…
— Хватит и двух. Дайте слово, что привезете картину. Я вас познакомлю с товарищами. Заодно посоветуемся о том, как вам подучиться.
— Хорошо… Привезу… — в конце концов выдавил из себя Иржанов.
Художник на листке бумаги написал Анатолию свой адрес, телефон и с видом первооткрывателя засеменил к двери, постукивая высокими каблуками, оставив Иржанова в смятении. Полно, да так ли это стояще?..
Впорхнула Иришка, размахивая портфелем, стянула с запястья матерчатую петлю от мешочка для сменной обуви. На пальце зеленым карандашом нарисовано кольцо.
— Пап, Зоя Семенна сказала, что я немножечко внимательней стала… — Ей почему-то приятно было сообщить отцу первому школьные новости. — По физкультуре — тройка…
— Почему?
— Думаешь, легко? Я ж, смотри, какая толстая. — Она развела руки.
— Вовсе не толстая. Сотри то, что намалевала на пальце.
— Сейчас. Девочки говорят: надо крутить хала-пуп. Это не представит вред?
…Иришка рассказывала о домашних делах: бабушка все болеет, мама плачет и ходит на могилу, а паршивый мальчишка Ванька разбил тарелку, и на него даже не накричали. Вот если бы она разбила — поднялся б шум на весь день.
— Но ты взрослая, — возразил отец.
— Конечно, — вздохнула с сожалением Иришка. — Я у мамы спросила: можно мне с папой сегодня в кино пойти на «Доктора Айболита»? Она сказала: «Можно». А бабушка начала придумывать: «Уроки не успеет приготовить». Но ведь мама играет главный авторитет.
Покосилась на отца: как он? Оценил ее ученость?
— Ты напрасно так о бабушке говоришь, — не одобрил отец. — В кино Ваню возьмем. Зайдем за ним в садик. Предупреди бабушку.
— Вот он обрадуется! Так я побегу!
Часом позже они втроем шли в кино.
— Пап, а что это за картина «Донки ход»?
Он не сразу понял.
— «Дон-Кихот»… Это мы как-нибудь посмотрим.
В фойе к Иржанову подошла молодая женщина, сверкнув ослепительно яркой улыбкой, спросила:
— Не узнаешь?
На переносице, немного выше густых бровей, влеплена коричневая родинка. О-о-о! «Афродита, выходящая из воды».
— Анжела!
Он ни разу не видел ее с тех давних пор. Анжела держала за руку худенького, бледного мальчика лет пяти.
— Мой сын.
Было странно, что у пышущей здоровьем женщины такой заморыш и одет так небрежно.
— А это Аркушиной? Доверяет? — на щеках Анжелы заиграли ямочки.
Она сразу стала ему неприятна.
— Как видишь.
— Слышала, ты один живешь…
— Да..
Анжела прищурила глаза. Широкая темная полоса, умело проведенная вдоль ресниц верхнего века, делала разрез глаз необычным.
— От этого, как я понимаю, не умирают! — сказала она.
Иришка ревниво потянула Иржанова за руку:
— Пойдем, пап…
Раздался звонок, предупреждающий о начале сеанса.
После его окончания Анатолий поскорее пробрался с детьми к выходу, чтобы выйти раньше Анжелы.
Трудно было предположить тот заряд враждебной энергии, какой обнаружила Таня, услышав от Алексея его признание.
«Что ему еще надо? — возмущенно думала она. — Всегда обстиран, отутюжен, накормлен… Сколько лет была неплохой, а теперь, видите ли, не подхожу. Нет, шалишь! Закон есть закон, и ты еще посмотришь, на что я способна».
Особенно подстегнул Таню к решительным действиям рассказ сына. Придя из школы, он угрюмо сообщил ей, что одноклассник Петька Бурцев спросил у него сегодня:
— Отец бросил вас?
Володя ответил:
— Нет.
